Злые вихри

– - Платонъ, отворяй!

Дверь отворилась, и передъ Вово, озаренная лампой, поставленной на подзеркальный столъ тсной передней, оказалась давно ему знакомая, маленькая худощавая фигура. Т же рденькіе, прилизанные, блобрысые волосы, тотъ же неестественно длинный острый носъ, огромные желтые усы, печально повисшіе съ двухъ сторонъ едва замтнаго за ними бритаго подбородка, унылый взглядъ широко разставленныхъ глазъ. Не человкъ, а дятелъ, да и только! Дятелъ былъ въ вышитой «русскимъ узоромъ» косоворотк и свтло-сромъ, съ барскаго плеча, пиджачк, черезчуръ для него просторномъ.

Вово приподнялся на носки, раздулъ щеки, скорчилъ страшное лицо и кинулся впередъ рыча:

– - А! отворилъ! ну, теперь теб капутъ!

Платонъ Пирожковъ въ одинъ отчаянный прыжокъ отскочилъ къ противоположной двери и уже готовился заорать не своимъ голосомъ, да вдругъ узналъ князя.

Онъ осклабился, причемъ его носъ выступилъ еще больше, а подбородокъ исчезъ совсмъ.

– - Ваше сіятельство! вотъ кого Богъ послалъ... и напугали же вы меня... шутникъ вы!

– - А ты все такой же трусъ! съ твоимъ-то носомъ!-- засмялся Вово, сбрасывая ему на руки свою пушистую соболью шубку и опять попрыгивая, чтобы согрть озябшія ноги.

– - Да что носъ!-- уныло говорилъ дятелъ, вшая шубку и спша къ Аникеву.-- На носъ кто нынче посмотритъ, кто его испугается... вонъ у землячка одного былъ онъ не моему чета, куда объемистй и словно мраморный, темно-сизый съ жилками, а все-жъ таки, лтъ семь это тому будетъ, напали невдомо кто въ верст отъ села, на «шас», онъ имъ -- носъ, а они хвать по переносью -- и духъ вонъ!... Ныньче народъ балованный... намедни, въ Московской части, чай, изволили слышать?

– - Что такое въ Московской части?-- отозвался Вово, причесывая свои черные кудерьки и плшку передъ зеркаломъ.

– - Не слыхали-съ? Вотъ этакимъ-же манеромъ, въ часъ ночной, замсто барина, позвонилъ, вошелъ, лакея пристукнулъ, ограбилъ все какъ есть начисто, и ушелъ, будто дло сдлалъ... Баринъ-то возвращается, дверь отперта, а лакей въ крови разливанной -- «мм!» -- мычитъ и больше ничего, такъ Богу душу и отдалъ. Какъ же тутъ отпирать дверь всякому безъ разбору? и днемъ-то опасливо, а ужъ ночью -- и-и!

– - Да, вдь, это ты все врешь, Платонъ Пирожковъ, ничего такого не было въ Московской части!

– - Какъ не было-съ!-- весь вспыхнулъ и смшно будто ощетинился Платонъ, переходя за Аникевымъ въ слдующую комнату и чиркая спичками.-- Обижать изволите, ваше сіятельство. Это точно, бываютъ такіе, что и врутъ, а я врать передъ господами за грхъ почитаю. Было все это, какъ докладываю, самъ-съ, своими глазами, вчерась въ «Листк» читалъ и весь этотъ пассажъ съ доподлинностью тамъ ихній «рапорторъ» пропечаталъ... Закусить прикажете? А не то крушончикъ... у насъ три бутылки «езельціора», «финь», есть настоящій и апельсинчики,-- прибавилъ онъ, зажигая лампу, и уже совсмъ другимъ, дловымъ тономъ.

– - Ну, подавай скоре!-- звнувъ, проговорилъ Аникевъ, почти падая въ широкое низенькое кресло.

X.

Яркая лампа, заслоненная только одностороннимъ абажуромъ освтила обширную, довольно высокую комнату.

Ничего въ ней не было роскошнаго, ни одного предмета значительной цнности, но все вмст производило художественное и оригинальное впечатлніе. Это именно оказывалась музыкальная комната, гд каждая вещь гармонично сливалась съ другою, пополняла, выясняла ея смыслъ, поднимая ея цнность, гд не встрчалось ни одного кричащаго разнозвучія.

Тяжелыя, фантастическаго рисунка занавси на окнахъ и дверяхъ, восточные ковры и темные французскіе обои, даже совсмъ вблизи похожіе на старые гобелены, своимъ мягкимъ круглящимся узоромъ уничтожали всякую пустоту. Каждый столикъ, стулъ, этажерка, вазочка, бездлушка были своеобразны и до того на своемъ мст, что если хоть что-нибудь взять и переставить -- тотчасъ нарушится цлость, будто отрубится палецъ отъ руки.

Со стнъ, изъ прекрасныхъ рамъ, глядли совсмъ живыя лица. Особенно выступала сильно освщенная лампой молодая женщина въ ореол чудныхъ золотистыхъ волосъ и съ глубокими мечтательными глазами. Она чуть-что не говорила, прелестно приподнявъ удивительно хорошенькую верхнюю губку своего маленькаго рта, въ которомъ заключалось особенное очарованіе.

Это былъ портретъ матери Аникева въ лучшую пору ея жизни. Сынъ сильно походилъ на нее; но не чертами; а чмъ-то неуловимымъ, въ чемъ, однако, и заключается очень часто истинное, сразу поражающее сходство...

Вово неслышно мелькалъ то тамъ, то здсь, все осматривая и даже трогая. Наконецъ, онъ остановился, кинулъ вокругъ себя общій взглядъ и подслъ къ пріятелю.

– - Ахъ, Миша, какъ у тебя здсь мило,-- сказалъ онъ:-- un nid adorable... впрочемъ, какъ и всегда. Когда только ты усплъ это устроить?.. уютно, будто вкъ здсь живешь...

– - Долго ли! Въ два дня устроилъ, какъ могъ... чтобъ не задыхаться,-- отвтилъ Аникевъ:-- ты знаешь, я не въ своей обстановк, если кругомъ меня гадко -- просто задыхаюсь, боленъ длаюсь, дня не могу прожить...

– - И у тебя прелестно, ты изъ ничего умешь создать красоту; только знаешь ли, что я теб скажу... вотъ сейчасъ почувствовалъ... уютно здсь, красиво, тепло, а все-жъ таки есть что-то такое... жуткое и грустное -- будто бы духи печальные витаютъ... того и жди какой-нибудь жалобный вздохъ услышишь!..Нтъ, хоть убей меня, я ни за какія сокровища здсь бы одинъ не остался!

Аникевъ повернулъ голову и ласково взглянулъ на хорошенькаго князя.

– - Вотъ за это я и люблю тебя, Вово,-- ты мотылекъ порхающій, ты какая-то свтская записная книжка «на каждый день»; но въ теб душа живая, ты иной разъ чувствуешь и понимаешь, par intuition, такое, чего самые серьезные люди не поймутъ и не почувствуютъ. За это и люблю! Врно, голубчикъ: у меня и жутко, и грустно, печальные духи вокругъ меня витаютъ... и часто я слышу ихъ вздохи...

Вово вдругъ засмялся.

– - Чего ты?

– - Да помилуй... вотъ мы о духахъ... я и вспомнилъ. Вдь теперь у насъ спиритизмъ понемногу въ моду входитъ... Я, знаешь, какъ и ты, кажется, въ духовъ врю... и до смерти боюсь ихъ. Только у насъ совсмъ не то, у насъ завелись «сеансы» съ побоями.

– - Съ побоями?

– - Еще и съ какими! Тутъ есть старичокъ одинъ, Бундышевъ, спиритъ «убжденный». Такъ устраиваютъ сеансы, чаще всего у Гагариныхъ, и зовутъ на Бундышева... Забавно! Тушится все, свчи и лампы, длаютъ ночь, столъ поднимается, стучитъ, колокольчикъ звонитъ, а потомъ начинаютъ Бундышева бить куда попало, щипать... на прошлой недл ему чуть ухо не открутили. Онъ кричитъ, визжитъ, молитъ, а на слдующій день по всему Петербургу здитъ и съ восторгомъ разсказываетъ, какъ его духи избили, какихъ пощечинъ ему надавали, синяки показываетъ. При дамахъ отвертываетъ рукава и показываетъ -- parole! Коко Гагаринъ не выдержалъ, признался ему: это я самъ, говоритъ, вотъ этою рукой васъ и щипалъ и тумака вамъ далъ въ шею. Такъ, вдь, тотъ не вритъ, ни за что въ мір, «jeuno homme,-- говоритъ,-- on ne profane pas impvfn'ement les v'erit'es sacr'ees! vous allez subir les cons'equences de votre mensonge!» Коко озлился «Такъ я же васъ такъ изобью,-- говоритъ,-- что поневол мн поврите!» И избилъ, а старичокъ, какъ ни въ чемъ не бывало, духовъ прославляетъ и синяки дамамъ показываетъ. Сегодня у княгини Червинской показывалъ... кругомъ хохотъ, а онъ въ позу -- и цлую лекцію о perisprit reincarnations и ужъ не знаю о чемъ еще...