Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

— Дня два-три. Сейчас уголь грузят, инструмент собирают. Езжай на реку, снимай оттуда человек двести-триста, надо ямы для обжига копать, глину и песок заготавливать. В общем, работы — непочатый край.

***

Вторак втолковывал Овчине об устройстве обжигной печи. Тот всё не мог сообразить, для чего такие сложности.

— Да зачем нам это? Сложил ивовый шалаш, обмазал глиной, просушил, да спалил ивняк. Зачем ещё бруски ваши обожжённые? Потом из них ведь ещё строить надо?

— Надо, — терпеливо повторил волхв. — Очень надо. Потому что тогда твоя печь больший жар примет. Ты в ней тогда хоть каменный уголь жечь сможешь. А твои черепки? Одно слово — горшок глиняный.

— Да зачем мне каменным то топить? — не унимался мужик, — угореть что ли?

— Тебе пар кости ломит? Или леса не жалко? В общем, у нас из этого целые города строят, а хинайцы так и вовсе стеной от Степи отгородились. В Озёрске его кирпицом кличут. Только у вас не знают, как из этого дома строить. Так что у себя можешь хоть очаг каменный как в Меттлерштадте поставить. А для защиты Бродов мне нужны настоящие печи, ясно?

Мужик закряхтел, не много ли себе этот волхв позволяет.

— Через князя. Прикажет князь, я тебе этих… кирпицов хоть до неба наобжигаю.

— Князь прикажет, — раздался голос Мечислава. — Ступай. Делай, как он говорит.

Мужик плюнул на земляной пол, вышел из избы.

— Не народ, а стадо ишаков, — в сердцах буркнул Вторак. — Стараешься как лучше, а они заладили себе о предках. Да мои предки этими брусками дороги выкладывали!

Мечислав подошёл к корыту, попросил полить на руки.

— И что? Колёсами не билось?

— Смотря, каким жаром обожжёшь.

Князь стянул рубаху, наклонился. Вторак набрал второй кувшин.

— Насчёт жара. Уголь-камень далеко. Надо больше турфу набрать, скажи мужикам. Кочевряжатся.

— Куда же им деваться? Они на разрыв работают. Завтра степняки пожалуют, а защитников — горсть малая.

— Частокол закончили?

— Да. Мужики — молодцы, успели. Мои тоже постарались — всё дно в выбоинах, ноги лошадям поломать — раз плюнуть. Только всё это не то.

— Отчего?

Мечислав обтёрся, завалился на устланную шкурами лавку, заложил руки за голову.

— А оттого, Вторак, оттого. Месяц-другой, встанет река. Проходи где хочешь. Всё, до заката меня не тревожить. Сотня тоже перед ночным дозором отдыхает.

— О Тихомире что-нибудь слышно?

— Нет. Как два дня назад за пополнением запасов возвращался, так и сгинул.

— Может, степняков решил подальше отогнать… потери были?

— Тогда ни одного не потерял. Ждём к утру.

***

Пятый день степной сотник Шабай носился за отрядом разбойников, что пожгли его становище. Ворвались среди ночи, обстреляли зажжёнными стрелами и так же стремительно исчезли. Не иначе колдун среди них. Смутьянов распознали сразу — тонконогие высокие лошади выдали жителей западного заречья, откуда уже второй год люди сотника собирают урожай для мены с хинайцами на оружие. Хинайский хакан мен со степняками строго запретил, но всегда можно найти мелкого мурзу, что согласится «найти» обоз-другой пшеницы, «потеряв» воз-другой сабель великолепной ковки. Говорят, эти сабли куют на горючих камнях. Уж неизвестно, сколько там правды, да только Шабай сам перерубал таким клинком сырые железные прутья с палец толщиной.

Сомнений нет — гости пришли с западных земель. Правда, ушли почему-то на юг. Потом Шабай узнал — лучники напали на стойбище брата Агабека. А на следующую ночь сожгли шатёр северного соседа Пыхчатая. Уже за это можно было вернуться в Броды и наказать обнаглевших пахарей, но оставлять за спиной пусть небольшой, но досаждающий отряд, всё-таки опасно. Следопыты сбились с ног, пришлось оставить давние обиды и объединиться с соседними семьями, загонять пришельцев, как взбесившихся волков — широкой дугой.

Ясное дело, гонка по Степи за малым отрядом большими силами не осталась незамеченной. С утра от хакана прибыл гонец, да такой высокой величины, что у Шабая кровь застыла в жилах: такие, либо награждают своим визитом, либо казнят лютой казнью. Хакан строго-настрого запретил показывать западным соседям, что разрозненные отряды способны действовать сообща. Даже собрал самых мелких мурз и очень подробно им это втолковывал. Шабай сам был на том пиру, так что в намерениях гонца не сомневался. Угощал самым крепким кумысом, отдал в услужение самую красивую дочку — нежную Назым, зарезал самого жирного ягнёнка и начал подумывать о том, на сколько лошадей поредеет табун. Табун жальче всего. Но голову жальче даже табуна.

А Хибад молчал. С удовольствием прихлёбывал кумыс, милостиво косился на Назым, принял лучший кусок ягнёнка и прислушивался к ржанию лошадей. По окончании трапезы, мурза сыто похлопал себя по пузу, уложил голову Назым себе на колени лицом к сотнику, начал почёсывать за ухом, как собаку, и тихо, степенно заговорил.

— Хакан говорит, нельзя, чтобы западные пахари прознали о сборе войска.

Шабай благоговейно кивнул, словно услышал величайшее откровение, которое теперь поможет собирать звёзды с Млечного Пути прямо в бурдюки и делать лучший в Степи кумыс. Гонец положил ладонь на лоб Назым, погладил длинные смоляные волосы, застыл, словно прислушивался к шёпоту духов, помолчал. И продолжил.

— Хакан говорит, нельзя, чтобы пахари узнали об окончании распрей между семьями.

Шабай изумился светом мысли гостя, даже в умилении сложил ладони на груди. Рука гонца застыла на шее нежной Назым, обхватила, словно согревая. Девушка посмотрела на отца, тот еле заметно кивнул. Ладонь гонца словно этого и ждала, поползла ниже, в вырез расшитого серебряной нитью платья. Сам гонец этого словно не заметил, заговорил.

— Хакан говорит, кто ослушается, будет наказан страшной мукой.

Ладонь гонца возилась под воротником нежной Назым, а Шабай в ужасе ожидал, что сейчас крепкие пальцы сожмут горло дочери, хрустнет, после чего воины начнут избиение всего лагеря.

— И ещё хакан сказал, что как ни хоронись, а всё равно кто-то что-то заподозрит. Пахари построили частокол. Ты его сжёг, но это значит, что хлеб они теперь просто так не отдадут. Тебе, досточтимый Шабай, хакан передаёт власть над четырьмя семьями, переводит в тысячники и доверяет высокое право первого удара. К морозам с востока подойдут ещё тьмы воинов, но тебе дано задание делать вид, будто это обычный набег. Пахари спрятали зерно, покажи им, как ты разозлился.

У Шабая отлегло от сердца.

— И ещё хакан требует две сотни крепких лошадей для войска. Собери со всех четырёх семей, вот ярлык.

Свободной рукой гонец достал медную бляху-печать, протянул тысячнику.

— Завтра утром я заберу их и отгоню хакану. Это всё.

Гонец взял нежную Назым за нижнюю челюсть, повернул к себе лицом, посмотрел в глаза девушки. Счастливый Шабай схватил ярлык и выбежал из шатра — отправлять гонцов к подчинённым семьям.

А к полуночи примчались гонцы из погони за разбойным отрядом и сообщили, что пахари перекрыли Броды частоколом и со стороны реки завалили его камнями.