Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Отсюда она похожа на свернувшуюся калачиком песчаную змею, припорошенную снегом, замёрзшую и беспомощную. Тысячник, пожив рядом с пахарями, посмеивался над ритуалами собратьев и сейчас приехал скорее из страха — совсем припёрло. Но всё равно интересно — как же кусок камня примет жертву?

Из ближайшей юрты вышел толстый шаман. Шабай даже не ожидал, что служение духам так тягостно. Перекатываясь уткой, шаман утёр жирные губы, вытер руки о бока, на ходу оглядывая приношение. Покачал головой, сразу видно — ягнёнок худ, кобылка — больна, ещё неизвестно, чем там дело закончится. Шабай почувствовал двойственное: мчаться в стойбище за дополнительной жертвой, или — сблевать от отвращения к разжиревшему служителю.

Ясно теперь, кем принимаются жертвы Степной Матери.

— Бубен, — раздался низкий голос шамана.

Рутина. Никакого благоговения. Зарежут, сварят и — съедят твою жертву, тысячник.

Из юрты выбежал мальчишка, такой же толстый, с бубном и оленьей лопаткой. Шаман взял, ударил раз, другой, прислушался к звуку. Мальчишка несмело дёрнул язычок варгана. Служитель велел помощнику разжечь жертвенный костёр. Запах дурман-травы наполнил воздух.

Знал Шабай этот запах. Сам в молодости жёг для красивых снов.

Низкий, утробный звук, словно говорила сама Земля-мать, разнёсся над Степью. На мгновение Шабай даже забыл, где находится — горловым пением служитель владел отменно. На миг показалось, сам воздух сгустился до киселя пахарей — этот напиток приходилось пробовать в гостях, на мене. Мускулы напряглись, кожа на лице натянулась, кажется — даже шапка поднялась на волосах. Красиво пел шаман, ничего не скажешь.

Даже дух померещился. Видно, дурман-трава оказалась пересушена, совсем шаманы разучились хранить свои снадобья.

Бледное, нет, снежно-белое существо, похожее на змею с крыльями, слетело с неба, село на камень. Сложило крылья за спиной, красными глазами оглядело Шабая, шамана с помощником и — под конец — охранников. Уставилось на жертвенных животных, изучающе наклонило голову.

Странно, подумалось невпопад. Совсем небольшое. Чуть больше человека. Ну, «человекнаконе», наверное. Или «человекзачеловекомнаконях», может быть. Ну, ещё хвост. Ну, крылья.

И, огонь.

Выдохнув пламя, дух изжарил ягнёнка так быстро, что тот даже мекнуть не успел. Охранник, держащий лошадку, отпустил повод, отбежал в сторону, упал в снег, начал кататься. Мать Степей посмотрела в его сторону, покачала рогатой головой, словно сокрушаясь, одним прыжком вцепилась в ягнёнка зубами, изо рта осталась торчать лишь задняя нога. Раздался хруст, нога упала в растопленную лужу, а дух уже начал хлопать крыльями, опираться о воздух.

Шабай не знал, какими силами заставил себя не зажмуриться, смотреть на всё это. Знать — опыт. К любой мерзости можно привыкнуть, эта — ещё не самая страшная из тех, что он видел в набегах. И всё равно удивился.

Много дыма дурман-травы вдохнул он в молодости. Много красивых снов видел. Но, чтобы — так: без потери сознания? Что, интересно, они подкладывают в свои снадобья, что, не в тесной юрте, а тут — на свежем воздухе так ударило в голову?

Чудовище посмотрело на дрожащую кобылку, поднялось в воздух и, подцепив жертву когтями, улетело на юг. Лишь свист ветра, хлопот крыльев да лошадиное испуганное ржание слышалось в степной тишине.

— Живой взяло, — пробубнил уставший шаман. Уселся перед оставленной ногой, покачал головой. — Добрый знак. Отведай с нами, Шабай, что Мать оставила. Много жертв за последнее время приходит, мы уж и растолстели так, что самим совестно.

Потрясённый Шабай смотрел, как шаман подбирает обгоревшую ногу, обваливает в снегу, готовит на строганину. Шаманский мальчишка, тем временем, выкапывал из сугроба предыдущую жертву — такую же обгорелую ногу. Правда, телячью.

Охранники капища оторвались от своего костра, поплелись к шаманской юрте, всем видом показывая, что дух Степной Матери сегодня больше не появится.

***

Всю ночь ворочался Тихомир, ожидая нападения степняков. Мечислав, почуяв власть, прогнал воеводу со стройки. Со скандалом прогнал, с криками и брызгами слюней в лицо. Вырос, парубок. Оно, конечно хорошо, что вырос, да только почему всё так невовремя? Ведь зашибут завтра, не спросят, почему стену не достроил. В том, что степняки придут с утра, воевода не сомневался — река встала, метель поднялась, скроет приближение врага лучше всякого дыма подожжённых полей. Да и разведчики докладывают из-за Пограничной: разрозненные отряды вроде бы невзначай собираются в кулак. Устраивают усобные потасовки, не обходится без раненых, разбегаются снова. Но теперь все они встали в ночном переходе от Бродов.

Тысячи.

Пять или шесть.

А, что дерутся — лишь дурака обманет воинское братание.

Ясно, что реку будут переходить не в одном месте: лёд пробьют. Но накинутся непременно всем валом. Князь выслушал воеводу, сшиб брови горными хребтами, и, запретил достраивать последний участок стены, выложенный лишь до пояса. Из-за него и поругались. Могли же, могли достроить, чего мальчишке в голову втемяшилось? И, главное позорище — при работягах поругались! Уронили честь свою и единоначалие! И ещё это: «Пшёл вон, пахарь! Подыхать я тебя сам позову, а обороной командовать мне оставь, ясно?!» Мальчишка. Щенок.

К утру провалился в дрёму…

Блиц

Ульрих — магистр гильдии наёмников — с улыбкой смотрел на братьев, легко раскидавших противников. Вооруженные буковыми палками Мечислав и Твердимир справились с мечниками «два-на-два», «два-на-четыре», и теперь заканчивали последних учеников магистра «два-на-шесть». Оставшиеся двое противников неуверенно топтались, медленно кружили вокруг вставших спина к спине братьев, державших палки пред собой, на уровне живота.

— Великолепно! — Магистр повернулся к Тихомиру, громко ударил в ладоши, потребовал принести вина. От пахаря-воина не укрылось, что на хлопок никто из поединщиков не отреагировал: заняты, не отвлекаются. Невольно улыбнулся: местные — ладно, могли привыкнуть. Но и братья не повернули головы на резкий звук, даже не вздрогнули. Они-то тут впервые, порядков не знают. — Великолепная работа, друг мой! Эта расслабленность, экономия движений. Сколько вы с ними занимались?

— Без малого четыре года.

— Да? — Ульрих озадаченно вскинул брови, покачал головой. — Это другое дело. Для такого срока они выглядят несколько неуверенно. Я понимаю — тренировались на палках — против мечей не выходили, но всё-таки, всё-таки… а остальные ваши ученики?

Воинское чутьё заставило магистра повернуться к «боевому кругу». И не зря: братья решили закончить дурацкие кружения, не сговариваясь, щёгольски поменялись противниками, крутанулись вокруг своей оси, левые руки отпустили концы палок и те, разогнавшись, подсекли мечников под колени. Запутавшись в ногах, те упали на спины и сразу же получили «добивающий укол». Победители невозмутимо снова застыли в позиции крайней расслабленности.

— «Косой с проворотом»?! Ваше мастерское клеймо! — Магистр сложил ладони на уровне груди, припал губами к кончикам пальцев и покачал головой в восхищении. — Всё-всё-всё, молодые люди! Отдыхайте, умойтесь, знакомьтесь друг с другом.

Братья подали руки поверженым и вместе с ними отошли к бочке в дальнем углу зала, Ульрих вновь повернулся к пахарю:

— Всё-таки великолепная работа! Нет, это — не неуверенность! Вашим землякам свойственна эта м-м-м… пластика. Что-то родовое, может быть. Мои привыкли к городу, двигаются не в пример резче. «Косой» у них получился бы более неуклюжим, угловатым. У ваших ребят чувствуется простор и, как это… щедрость?