Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Тихомир решил помочь подобрать нужное слово:

— Может быть — расточительство?

— Нет, именно щедрость, не расточительство. Они великодушны с противником, понимаете? Да-да — великодушие. Так будет правильнее.

— Не знаю, не знаю. Может быть вы и правы, дорогой Ульрих, мне не нравится эта их боязливость.

— Так как же другие ученики? У них то же самое?

Пахарь скривился.

— Какие ученики? Нет у меня других.

— Что, совсем? Вот это — расточительство! Собираетесь закопать своё мастерство наставника в могилу? — Ульрих грозно помахал пальцем перед бородой Тихомира. И тут же ударил себя ладонью по лбу, — но, тогда всё понятно! Уважаемый, вы угодили в типичную ловушку «штучников».

— Кого-кого?

— Штучников. Учителей, занимающихся подготовкой малого количества учеников. В большом коллективе проще создать соперничество. Ученики не знают друг друга и потому не жалеют в бою. Бывает, даже приходится усмирять. А эти… видите ли, они — братья, очень близки. Вот и не могут ударить друг друга. Но посмотрите, как выходят на чужаков. Чуточку… с сомнением, но это излечимо. Разведём их в разные группы, и, через полгода, уверяю, от этой… э-э-э… особенности не останется и следа.

— Так вы их берёте? — изумился Тихомир.

— А чего вы ожидали? — Магистр дружелюбно рассмеялся. — Великолепный материал, отличная предварительная подготовка, рука поставлена правильно, движения мягкие, плавные. Вряд ли они теперь усвоят мой материал в совершенстве, но при должном прилежании смогут э-э-э… совместить наши школы. Интересно было бы посмотреть, как они освоят меч. Возможно, родится что-то новое, а ведь мы именно это и ищем, верно?

Тихомир не мог сказать — верно, или — неверно. До прихода княжичей он мечтал о тихой старости и спокойной мирной работе на земле. Но теперь, после похвалы магистра задумался: может правда, пойти подмастерьем к Ульриху, подучиться, открыть свою школу наёмников? Ведь есть что передать, есть. Пропадёт же в могилу. Да и Ульрих, коллекционер боевых искусств — зовёт, просит, чуть ли не умоляет. Сам, говорит — уже стар, шестой десяток пошёл — а дело передать некому.

Это ещё как посмотреть, может быть действительно — хватит уже бежать от себя и прятаться в шкуре простого пахаря?

— Четыре года, — задумчиво проговорил Ульрих, сложив руки на груди. — Четыре года — мой дорогой — огромный срок. Если бы вы пришли сразу, мы вместе смогли бы сделать из них настоящих мастеров. Посмотрите какие задатки, а? Как они ходят, как держат линию! Потрясающе! Это врождённое?

— Это тренировки. По доске.

— По доске? Какой доске?

— Доска в полторы ступни шириной на поллоктя от пола. Четыре года они ходили по доске.

— Великолепно! Мы ходим по расчерченным на полу линиям, то эта ваша доска тренирует большей внимательности. Не возражаете, я введу это э-э-э… этот приём у себя в школе?

— Ничуть. Только я бы сделал её чуть уже. Не шире ступни. Заметили, как они иногда теряют линию?

— Да, вы правы, надо подумать. А вы, друг мой, не спешите домой, прошу вас. И отказываться от предложения не спешите. Считайте, я принял у вас экзамен на преподавание. Продавайте свою землю, переселяйтесь с женой в Меттлерштадт, помогите мне не испортить вашу великолепную работу. Построим для вас помещение, там сможете проводить тренировки по своей системе. Глядишь, друг у друга чему-нибудь да научимся. Хотите, оформлю вас как младшего компаньона? Наши наёмники будут нарасхват!

Прежде чем согласиться Тихомир успел подумать, что старый Ульрих перегнул палку. В Среднем Городе и соседних княжествах его наёмники и так — нарасхват.

Доннер

К утру провалился в дрёму, как заколотили с заставы.

Началось.

В сапоги запрыгнул, словно они сами к ногам подбежали. Схватил перевязь, бросился к выходу из землянки и сразу всё понял. Растянул рожу во всю ширь, затряс кулаками на небо.

Звёзды милостиво улыбались пожару, что устроил князь на Пограничной. Горючая вода выжигала, истончала лёд на глубине, оставляя степнякам лишь узкий брод. Лошади наступающих оскальзывались неподкованными копытами, падали, роняли всадников, изжаривались вместе с ними в гостеприимном огне. Кому не повезло сгореть — проваливались под лёд, тонули.

Тихомир ещё не закончил орать, как сзади на плечо легла ладонь в латной перчатке.

— Поднимай ополченцев, ставь за наёмниками к пролому!

Тихомир и не помнил, чтобы так быстро бегал. Сабельщики уже стояли у недостроенной стены, ополченцы разрозненно озирались, искали предводителя. Молодцы, подумалось между делом, не растерялись, ищут главного.

— Стройся! Копья в упор!! Быстрее, сволочи!!!

Второй подарок воевода получил, увидев, как степняки пытались преодолеть недостроенную стену. Оказывается, пока он ворочался в постели, работяги сделали снежный надгорок и всю ночь поливали его водой. Степняки нашли самое слабое место в обороне и с весёлым визгом бросились к нему. Но кони падали, мешали задним, перед стеной образовалась куча стонущих и матерящихся воинов. Впрочем, их тут же втаптывали в кровавую кашу, теперь копыта скользили по крови.

Но и это не остановило Орду. Рассвирепев, по трупам, степняки перемахнули через стену и потеряли ещё сотню, провалившись в выкопанную накануне, и залитую водой, засыпанную лапником, чтобы не замерзала и припорошенную снегом яму. С двух сторон пролома со стены, как заведённые, стреляли лучники. Этих Тихомир помнил — лучшие стрелки Огнива, заслоновцы. Только руки сверкают в зимней луне.

— Заслон! Цельтесь в стрелков! — крикнул Мечислав, и наконечники стрел начали выцеливать выстроившихся за нападающими лучников. Хрен вам, подумал Тихомир, слаб степной лук против меттлерштадского. Только на скаку хорош.

Пустынные сабельщики столкнулись с первой пробившейся волной, копейщики-ополченцы помогали, чем могли, но казалось, будто мешают. Тихомир отвёл их чуть назад, пусть отдохнут. Степняки не могут ударить всей силой, пробиваются через засеки, обходят расплавленные Броды, но могут взять измором.

Бабы, вот дуры, вытаскивают раненных прямо из-под хинайских сабель, уволакивают, словно надеются дожить до вечера, где-то мелькнуло лицо Улады. Перетягивает кому-то отрубленную по локоть руку.

Мальчишка, не обращая внимания на отсечённую ступню, вцепился зубами в горло степняка и с волчьим наслаждением облизывает окровавленные губы. Завыл бы, если бы голову не отрубил гибкий хинайский клинок.

Запах крови заполнил городище, все озверели.

— В копьё!

Ополченцы бросились к пролому, нажали. Степняки, потеряв напор, попятились, сдали. Воевода оглянулся, выискивая Мечислава, не нашёл. Ладно, потом. Краем глаза увидел драку на холме, у Змеевой заставы через речку. Совсем рассвело, всё как на ладони. Ненароком подумалось — их же всего сотня! Как удержат? И испугался собственных глаз.

Такого не бывает. Плащи Змеевой сотни раскрыльялись, точные движения мечей рассекали посмевших подняться на холм степняков надвое, обрубки скатывались, наматывая снег, сбивали наступавших с ног. Холм окрасился, стал похож на ржавую гору.

Подумал — удержат, и с криком кинулся к пролому.

***

С третьей атакой стало понятно — не удержат. Мечислав и сам устал, чего уж говорить о мужичье. Им, выносливым — на поле биться с урожаем, а вот такие — резкие драки, в которые всю силу в один миг вложить надо… устали мужички, первых порубили, так ведь придут новые, свежие. Уже идут.

Степняки взяли пролом, расширяют, как говорится в меттлерштадских трактатах — «плацдарм», накапливают силы для удара. Ещё бы тысячу, Змей бы побрал блотинского князя с его гордостью. Уже и бабы взялись за вилы, мрут отважно, неумело. Дети кидаются кирпицами, внося свою медную копейку.