Змеиная прогулка
Шрифт:
Дженнифер убрала руку: миссия выполнена. Она сказала: «У нас уже были люди, которые спрашивали, что мы подразумеваем под «превосходством западного этноса». Но вы удивитесь: после всего, что только что пережил мир, некоторые кроткие, либеральные ягнята чувствуют себя очень комфортно в нашем лагере.
Ренч терпеть не мог, когда любой спор прекращался без последнего слова. Он потер раненое плечо, которое теперь почти зажило, и направил вилку через стол на Годдарда. «Вы линентреуэ Старая Гвардия! Вы маршируете, поете «Песнь Хорста Весселя», носите сексуальную униформу и привлекаете столько дрянной рекламы, что с таким же успехом можете работать на оппозицию! Вы никого не убедите! Ваши единственные участники — это те ребята,
«Мы привлекаем участников! А кого волнует остальное?» Годдард зарычал. «Первый фюрер презирал только «молчаливых рабочих»… парней, которые держались в стороне, которые не хотели присоединяться, которые боялись выйти вперед и забрать свои куски вместе с остальными. Это те, кто появляется позже и хвастается тем, как много они сделали для партии во «время борьбы».
«Времена меняются, и либо мы меняемся, либо погибаем. Первый фюрер это бы признал».
«Мне больше нравится linientreue. Сражайся со мной, бей меня, топчи меня, но, по крайней мере, ты никогда не забудешь мое лицо. Любой другой путь — это копирование евреев… измененные имена, теплые рукопожатия, улыбки в загородном клубе».
— Да, и посмотри, где они.
Лизе наклонилась и прошептала Лессингу: «Linientreue означает «верный линии»… придерживаясь точной буквы идей Первого фюрера».
«Как старый мусульманин, я знал человека, который ненавидел вкус жира, но все равно всегда его ел, потому что предполагалось, что Пророку Мухаммеду он нравился. Слепое повиновение. Обращайте внимание на каждую деталь».
«Годдард следит за всем. Большой, маленький, важный, второстепенный. Но верный и храбрый.
«Ага.»
Он не хотел думать о политике. Лиза была очень близка, ее аромат манил. Он почувствовал покалывание от прикосновения к своей руке и бедру. Для утреннего заседания Конгресса она выбрала юбку и блузку из тонкого небесно-голубого шифона, что даже более драматично, чем брючный костюм Дженнифер Коу из черного шаньдунского шелка и бирюзовый шейный платок. В тесной кабинке Лессинг почувствовал, как ткань скользит между телом Лице и его собственным.
Ему пришлось противостоять искушению. Лиза боялась контакта, которого она сама не инициировала. Она могла видеть в нем угрозу, нарушителя, еще одного обидчика, как ее отец, как сутенеров и бандитов-насильников в Нью-Йорке, как невыразимых существ, которые издевались над ней в том каирском борделе.
Лиза что-то сказала, но голос Дженнифер был громче. «Послушай, Билл, мы следуем стратегии, которую наши предки разработали почти столетие назад: разбогатеть, организоваться, купить известность, построить добрую волю и, в конечном итоге, подтолкнуть общество в том направлении, в котором мы хотим, чтобы оно шло. Почему бы тебе не плыть по течению? Прямо сейчас мы набираем новых участников по очереди».
Годдард саркастически поджал губы. «Члены, возможно, но не верующие. Все проповедуют мир, любовь, восстановление, процветание и здравомыслие: хорошие, сладкие, сладкие вещи. Партия находится на одной волне с правительством, церквями, Организацией Объединенных Наций…!»
«Что плохого в мире и любви?» Разумность Дженнифер начала ослабевать. «Что бы вы сделали? Опять нарушить антидиффамационную поправку? Кричать о расовых реформах? Арестовать ни за что?»
«Конечно, нет! Но дом, мать и яблочный пирог без микробов — это не все, чего мы хотим! Давайте изложим нашу общую программу! Отстаивайте наши убеждения!»
«Какие убеждения?» — хитро вмешался Ренч. «Помните, что внутри самого Третьего рейха были расколы. Знаете, это был не монолит. Даже руководство СС было разделено как минимум на пять клик, каждая из которых имела свою собственную интерпретацию идеалов Первого фюрера. Чтобы
сдержать их, потребовалась вся его харизма. У нас будет то же самое, и в больших количествах, по мере того, как мы набираем новых участников».«Отлично. Мы выслушаем различные мнения. Тогда мы… партийный комитет… решим, по какому пути идти. Вы пробуете одну идею, затем другую и еще, пока не найдете ту, которая вам подходит».
— Не так-то просто, — усмехнулся Ренч. «С двумя людьми у вас будет любовная связь, с тремя — политика, с четырьмя — фракции; после этого ты сражаешься».
«Черт побери, принадлежать к движению — это как родиться: либо ты в деле, либо тебя нет! Независимо от того, насколько мы расходимся в деталях… даже в ссорах между собой… мы все равно согласны с нашими конечными целями! Остановитесь или найдите другую песочницу, чтобы поиграть. Проповедует ли еврейский раввин божественность Иисуса? Неужели Папа идет на фейерверк и бьет в барабаны за секс, грех и синкопу?»
Лессинг неуклюже поднялся на ноги, вынудив Ренча выйти в проход, чтобы освободить место. Дженнифер Коу бросила на него взгляд благодарности.
«Мне пора ехать в Конгресс», — сказал он им. — У меня есть силы безопасности из шестидесяти полуобученных ребят из Понапе, одной роты Национальной гвардии Луизианы и двух отрядов морских пехотинцев, взятых напрокат из Аутрэма… и все это для того, чтобы не дать шести тысячам конференц-валов перерезать друг другу глотки. Каждый из них думает, что все остальные либо еретики, либо идиоты. Он помахал рукой, требуя счета.
Лиза поднялась и встала рядом с ним. «Прогуляться?» Она сняла с вешалки возле стола свое бежевое пальто. Солнечный свет превратил ее весеннее платье в сапфировый каскад, струившийся по ее бедрам и икрам.
Лесс отвел взгляд. «Конечно.»
От их отеля во Французском квартале по Канал-стрит до Фронт-стрит и до выставочного конгресс-центра на берегу реки Миссисипи был долгий путь. Тем не менее это было воодушевляюще. День был солнечный, не слишком влажный, температура чуть выше шестидесяти пяти градусов — настоящее благословение после Лакхнау и Понапе.
Ностальгия была соблазнительной: ох, быть обычным парнем со своей девушкой в весенний день, которому больше не о чем беспокоиться, кроме как куда ее отвести, как доставить ей удовольствие и когда сделать свои шаги! Лессинг прикрыл глаза и позволил старому городу вернуться в прошлое: все нормально, туристы в футболках и майках, смешивающиеся с парнями и шулерами, мелодии новоорлеанского джаза, доносящиеся по узким улочкам даже в девять часов вечера, часы утром.
Фантазия! Тот мир исчез. Невинность существовала теперь только в сказках. Реальность была вокруг них. Убогий, старый Новый Орлеан, более убогий, чем когда-либо, был переполнен беженцами, солдатами, полицией, перемещенными лицами, потерянными и растерянными: безымянными обломками крупной катастрофы. Футболки и майки принадлежали людям, у которых не было дома, чьи близкие погибли или пропали без вести, у которых не было работы, еды и будущего. Плотное движение не состояло из туристов с резиновыми шеями; эти машины были полны ошеломленных беженцев и суровой военной полиции. Новый Орлеан напомнил Лессингу Алеппо после того, как его оккупировали израильтяне: универсальное лицо трагедии.
К ним подошла пара средних лет: мужчина хорошо одетый и величественный, но помятый и грязный, не привыкший просить о помощи. Его жена нервно топталась позади него. Их история была повсюду: Старак забрал их из дома, и ему некуда было идти. Военные изолировали отравленные города, отправили патрули, стреляющие на месте, чтобы отпугнуть мародеров, и загнали «удачливых» выживших в разбросанные хаотичные лагеря. Лиза поговорила с парой и указала им на другую сторону конференц-центра, где партийные столовые работали круглосуточно бок о бок с Красным Крестом и полдюжиной благотворительных организаций Луизианы.