Змеиные боги

Это стресс. Усаживаясь на скамейку в ногах размеренно сопящего Саши, она тихо включила камеру, загружая последний сделанный снимок. Белоснежные кости и сотня маленьких служанок, ушедших следом на другую сторону. На пальце действительно было кольцо, она приблизила изображение. Чтобы мурашки погнались по телу, подняли дыбом волосы и обдали ледяной кислотой желудок. Оно было широкое, блестящее и нетронутое пылью – два золотых змеиных тела обхватывали белую фалангу пальца, перекручиваясь между собой в незаконченном свадебном танце. Их глаза горели изумрудами во вспышке камеры, а головы, она могла поклясться, смотрели в её сторону.

Во рту пересохло и она попыталась сглотнуть, быстрым движением забрасывая камеру на печь.

Смыть с себя этот липкий день и странные мысли, ползущие следом со змеиным шуршанием. Смоль аккуратно придержала распахнутые двери, пропуская в дом нагулявшегося и изрядно пополневшего кота, выскользнула на улицу.

Растопить баню было делом несложным – она закинула дрова в печь, как только они подошли к дому. Теперь они наверняка прогорели и наполнили парилку жаром. Ночная прохлада приятно мазнула по лицу. Луна уже выглянула из-за туч, когда она распахнула двери, на ходу скидывая с себя одежду. Катя не обматывалась полотенцем, аккуратно сложила одежду на лавке и вошла в парилку нагая. Опустилась на скамейку, прислоняясь к полке спиной и прикрыла глаза. Не заметила, как жар разморил её, она задремала.

Через сон пробрался вкрадчивый топоток – тяжелый, но дробный и мелкий, она тряхнула головой. И от этого движения кожу головы обдало волной нестерпимой боли – словно вредная детская рука намотала волосы на кулак и что есть силы дернула. Распахнув глаза, Смоль вскрикнула, отскакивая от полка, на котором сидело мелкое существо с дряблой сероватой кожей. В скрюченных узловатых пальцах остался клок её волос, голое пузо и ноги закрывала спутанная грязная борода, в которой запутались листья от банных веников. Осознав, что его обнаружили, оно радостно ощерилось и бросилось к каменке у печи, где пылали жаром тяжелые булыжники.

Глава 11

Это не человек. Первая мысль, обдавшая настоящим животным ужасом за мгновение до того, как она сорвалась с места, бросаясь к двери из парилки. Сзади улюлюкало и хохотало живое нечто – осязаемое. Настоящее.

Дверная ручка под пальцами казалась раскаленной, Смоль толкнула её и обмерла от ужаса – дверь не открывалась. Толкнула плечом раз, затем второй, ощущая, как страх кровожадно вгрызается в глотку, выдирает рваное дыхание и всхлипы, паника стегает по спине. И на третьем ударе замерла, существо заговорило.

– Добро девоньке после полуночи париться? Жарка захотелось, медовухой пропахшей? Ой полуу-учишь жарка, ой полу-уучишь. – Тонкий голосок взвыл и зашелся в безумном хохоте.

Катя дернулась, развернулась. И это спасло ей жизнь. Существо подняло над головою раскаленный булыжник из каменки и, скрежеща зубами от злобы, швырнуло в её сторону. Она завизжала – беспомощный вскрик ударился в своды бани, раззадоривая нечисть. Отскочила в сторону и камень пролетел над головой, с гулким стуком ударился о дверь, рухнул на деревянный пол. Коснись он кожи – прожег бы до самого мяса, разбил череп.

Банник. Низший божок, охраняющий банный порог. Про него предупреждали деревенские, просили не ходить в баню пьяными или после полуночи, когда дух приглашает к себе нечисть. Существо, способное быть карающим и великодушным. Убивающим и помогающим. В его черных бусинах-глазах горела жажда крови. Щерились в оскале коричневые обломанные зубы, морщился большой горбатый нос.

Он слишком быстрый, проворно скачет к бадье с водой, набирая широкий ковш, а затем швыряет его на каменку. Взлетает вверх удушающий белый пар, раскаляется баня, дребезжит отлетевший от камней черпак. Смоль заходится в кашле и снова толкает дверь, выскуливая оправдания в попытке спастись:

– Я не знала, не знала! Выпусти, пожалуйста, выпусти!

Вновь летит камень, с грохотом вбивается в дверную створку около её уха и грудь разрывают рыдания. Она захлебывается жаром, страхом и болью. Банник не промахивается, валун обжигает кожу плеча, выбивая искры из глаз и соленые слезы. Жарко. Так жарко… Мокрые дорожки на щеках исчезают под градом пота, с неё льет, а сердце тонким пульсом бьется в глотке.

Не хватает воздуха.

– Парься, девонька, парься, ты ж хотела парку, так получай, родимая! – Банник улюлюкает, камни летят один за другим, их почти не видно за стеной горячего белого пара. Она сорвала горло в криках. Руку, принявшую удар камня, жжет и крутит.

Смоль уворачивается, рыдает и визжит, перед глазами пелена уже не белая – красная. Ещё немного и она не очнется от этого кошмара, она не выйдет за дверь. И последнее, что она увидит в своей жизни – горящие в безумном восторге глаза банника.

Через плотную пелену страха и грохота она слышит испуганный голос Павла у двери:

– Катя, что происходит?

– Откройте дверь! – Камни в каменке кончились, ими усеян весь пол – раскаленные, кожа ног раскраснелась, приходится вытирать застилающий глаза пот и осторожно ступать мимо, не сводя глаз с банника. Он увлеченно шарит рукой в опустевшей каменке. Осознав, что она пуста – переводит взгляд на валяющийся неподалеку ковш, бочку с бурлящей водой у печи. Полупрозрачные тонкие губы растягиваются в неестественно широкой улыбке, и он проворно семенит к черпаку.

Кипятком обдаст. Осознание обожгло сильнее пара, внутренности ухнули вниз, а тело – вперед, к заветному ковшу. Выхватывая его перед самыми кончиками сморщенных грязных пальцев с толстыми желтыми ногтями, заходясь испуганным рыданием. Нечисть возмущенно визжит и прыгает следом.

За дверью начинается возня, слышатся громкие голоса мальчишек – непонимающие, растерянные и только один – злой. Бестужев. Дверь сотрясается под ударами, но ей кажется, что она не дождется.

Катя успевает увернуться от налетевшего банника, его пальцы оставляют длинные царапины на ребрах, но схватить её он не сумел. И Смоль со свей силы, наотмашь бьет по подставившейся безобразной голове. Нечисть рычит, по-звериному припадает на четвереньки и откатывается в сторону – мерзкую улыбку сменяет оскал. А она уже мчится к узкому окошку над высокими банными полками, бьет по стеклу железным ковшом, с отчаянием наблюдая за тем, как сминается в пальцах железо. Стекло словно зачарованное – не поддается. В лодыжку впиваются зубы, перед глазами темнеет. Смоль падает на полку, сил хватает лишь на то, чтобы ловить остатки жаркого воздуха губами, сознание ускользает от неё.

И где-то на его затворках она слышит голос удивительного парня Щека. С золотом в радужках и мягким ручьем в голосе. Не так плохо умереть, не видя перед собой окровавленной улыбки отвратительной нечисти, баюкая воспоминания о человеке, разукрасившим последние дни.

– Свят Дух, чист Дух. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Батюшка банник, двери открой, впусти к себе домой. Дверь - дверями, петли - петлями, Ключи - ключами. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Аминь, аминь, аминь.

Она слышит звон, звон ли это? Что-то царапает щеки, визжит, разжимая зубы на ноге банник. Трещит под напором дверь. Ей уже не больно, становится легко, плечи обхватывают чьи-то ледяные руки.

– Смоль! Смоль!

Темнота к ней милосердна.

А Бестужев почти сошел сума, пока они на пару с Елизаровым ломали дверь. Проклятая будто вросла в сруб дверного косяка и не поддавалась. За ней слышались испуганные крики Смоль – протяжные, перебивающиеся отчаянным рыданием. Его почти разодрало этими жалобными звонкими криками. Он почти умер по эту сторону двери, зло вбиваясь в неё плечом, сдирая глотку яростными ругательствами. Он звал Смоль, а она неожиданно замолчала.