Змеиные боги

Все разбрелись быстро – первой вскочила Надя – нервно пригладила растрепанные волосы дрожащими руками, облизала широкие пересохшие губы и молча метнулась в комнату. Проводив её внимательным взглядом, неспеша поднялся и направился следом Одоевский. Впервые абсолютно молча, не отпуская грязных шуток и не раздражая пустой болтовней устроился на коробе Елизаров. А он продолжал сидеть у лавки, поднимаясь лишь для того, чтобы пощупать лоб Катерины и сменить простыни. Если к утру она не очнется, он продаст остатки своей никчемной души проклятой Чернаве. Смоль должна открыть глаза.

Время шло, дыхание её выровнялось, побледнела кожа. Он продолжал менять простыни, пока она не стала прохладной, тогда направился за полотенцами, краем уха уловил громкий шепот из приоткрытой двери в отдельную комнату:

– … не выдумывай… мы договаривались.

– … то я все им расскажу, признайся … и мы подумаем, как…

– Сказала же нет, отвали! – Голос Гавриловой взлетел вверх, почти перешел в истеричный вскрик, возмущенно всхрапнул на коробе Славик.

Бестужев устало нажал подушечками пальцев на закрытые веки, помассировал. Совсем скоро начнет светать. Вытер Смоль и дотянулся до аккуратно сложенной в углу печи пижамы. Пока одевал, она хмурила черные брови и вяло пыталась отбиться, успокаивая взбесившихся бесов. Если бы ей было хуже, вряд ли он получил бы вялый шлепок по лицу тонкой ладошкой.

Забравшись на печь, он ещё долго глядел на неё сверху вниз, пока веки не потяжелели и его не унесла вязкая черная пустота.

Режущий истошный вой все продолжал повторяться, а Катя сквозь сон пыталась понять, какое животное способно на такие отвратительные звуки. Болел каждый сантиметр кожи, огнем горело плечо и прокушенная лодыжка. Очень хотелось пить.

Она резко распахнула глаза и вскочила – мир перед глазами предательски поплыл, пришлось опереться на кирпичную стену печи, пошатнувшись. Тошнота подобралась к горлу. Жива, все в порядке.

В голове хаотично прокручиваются воспоминания вчерашней ночи, взгляд мечется по избе – натыкается на огарки свечей, расползшиеся по глиняным мискам, спящего Елизарова, спрятанного под одеялом – снаружи лишь короткий ёжик русых волос. На печи спит Саша – даже во сне тревожная морщинки на лбу не разглаживается и на каких-то несколько секунд ей хочется провести по ним пальцами, стереть.

Осмотрев себя, она скорбно ткнула пальцем в огромный ожог на плече, он мстительно пустил ток по всему телу, подгибая колени. Лодыжка распухла и налилась огромным черным синяком, будто ногу отдавило огромной бадьей, разрывая связки. Впрочем, чего иного можно было ждать от укуса неясной нечисти?

Отчаянный вопль под окном повторился, и она похромала к двери, на ходу прихватила глиняный кувшин, прикладываясь к воде прямо с него. Времени рассматривать косовато одетую пижаму не было, думать, кто именно её одевал, не хотелось. Она догадывалась, и эта догадка била смущением по лицу, разукрашивая в розовый щеки.

Солнце уже успело войти в силу, с непривычки ударило в глаза, и она прикрыла их рукой. Проморгалась, привыкая, а когда взгляд прояснился, горло сжал спазм. Крик вышел истошным, испуганным, по полу зазвенели глиняные черепки, брызгами разлетелась оставшаяся вода:

– Ребята, я думаю вы должны это увидеть!

За спиной раздались стоны сожаления, послышалось шарканье ног. Первым из цепких лап сна выбрался Бестужев. Именно его рука сжала её пальцы и потянула назад, заставляя сделать шаг обратно за порог. Рядом протяжно засвистел Славик.

Кот сидел на самой верхушке старой сливы и пронзительно орал, цепляясь всеми лапами за шершавую кору. Земля под сливой шевелилась. Шевелилась у порога, дальше – на дорожке к колодцу. Перекатывалась блестящими чешуйчатыми кольцами, сплетающимися в огромные комья. Шипели сотней разъяренных голосов. Гадюки, ужи, полозы и медянки слились в один живой ковер. И когда на пороге раздались голоса – они синхронно умолкли, резко поворачивая к ним головы. Немигающие глаза глядели внимательно, неестественно. Тревога начала давить, заставляя послушно пятиться за Сашей.

То, что творилось здесь, было неправильным и диким, в мае змеиные клубки не собираются. Не смотрят хладнокровные так пристально, оборачиваясь дружно, затихая.

Не выдержали нервы кота – продолжая голосить, он шлепнулся на ветку ниже, в два широких прыжка добрался до края и прыгнул, рассчитывая попасть на порог. Она по инерции дернулась вперед, протягивая руки.

Упавшее тело больно их оттянуло, увидеть благодарность за спасение Кате было не суждено: ошалевший от испуга, он резво вывернулся, царапнув кисть напоследок, и черной стрелой метнулся в дом, ударяясь о дверной косяк крупной головой.

– Нужно подумать, как добраться до деревенских, это ненормально. – Славик горестно вздохнул, пятясь синхронно со всеми, готовый сорваться в позорное бегство, как только змеиные кольца зашевелятся.

– Деревенские нам не объяснят, я сам понял в чем дело. – Обернувшись, Катя увидела позеленевшего от брезгливости Павла. На протянутой к ним ладони лежало змеиное кольцо с пальца покойницы.

Глава 12

Кольцо на его ладони игриво блестело золотым боком. Змеиные тела с тонко воссозданной чешуей, казались настоящими – вот-вот поползут, соскользнут с руки и скроются в клубках ядовитых подруг.

Мучительным было осознание: змеи его почуяли, признали. Стало громче шипение, комки начали расползаться, распутываться, хладнокровные поднимали тонкие тела на хвостах и покачивали узкими головами в воздухе. Будто погружаясь в транс. Обнажались тонкие длинные клыки, с которых капал яд, блестели чешуйки, перемазанные не успевшей испариться росой. Змеиное царство встрепенулось, оно ждало приказа Царя.

В дверном проеме показалось заспанное и опухшее лицо Гавриловой.

Щелчок. Терпение, затянутое в тугую спираль, резко лопается. Одоевский сжимает руку в кулак – кольцо ледяное, золото не греется. Зато внутри все пылает, горит обида и плавится жгучими пузырями давно затаенная злоба, держаться не выходит.

– Ты сказала мне, что не брала кольцо. Я прямо спрашивал, а ты лгала мне в лицо и выставляла идиотом. – Придушенный голос срывается, вскакивают высокие ноты. В эти секунды он так искренне её ненавидит…

Гаврилова обводит всех затравленным взглядом, нервно закусывает нижнюю губу и неожиданно вскидывается. Пальцы, сжимающиеся на дверном косяке, разжимаются, она скрещивает руки и распрямляет плечи.

– Даже если взяла, то что с того? Какая тебе разница, что я делаю и как? Я взрослый человек и делаю то, что хочу.

– Идиотка. – Славик констатирует очевидное. В одно весомое слово умещает мысли всех здесь собравшихся. – Ты последняя идиотка, Гаврилова. Я всегда считал тебя недалекой, но ты пробила это дно. Так сказать, совершила невозможное.

– Иди нахер.

Она оттопыривает средний палец, а ему неожиданно хочется его сломать. Подойти, сжать в кулаке и вывернуть до хруста. До неё не доходит очевидного.

– Вот это, – Одоевский выбрасывает кулак вверх, будто желая угодить ей в челюсть, разжимает пальцы у самого носа, – вот это – причина, по которой чуть не умерла Катя. Это того стоило?