Знакомство

Вчера вечером, в очередной раз переехав к тёте Марине со своим скарбом (мама в пожарном порядке умчалась в командировку на Чукотку. У них там какое-то очередное ЧП), я случайно проболтался Надюшке про неё. Мы с ней дрались подушками, и настал момент, когда она, чувствуя, что по очкам проигрывает, кинулась в рукопашную, где силы наши были примерно равны. Мы барахтались на её кровати и Надюшке удалось забраться на меня верхом. Тогда я, давясь от смеха, сказал, что вот так — сидя на мне верхом — она может лишиться невинности, как её лишилась одна принцесса из сказок Шехерезады.

Про Шехерезаду Надюшка ещё не слышала, поэтому тут же захотела послушать эту сказку. Когда я закончил короткий пересказ, она сказала, что Наташке тоже будет интересно. Вот так и вышло, что я вечером лежал на спине, а на моих ногах покоились две пары голых ножек, которые придавали этому, и без того очень эротичному рассказу, дополнительную привлекательность. Ну, по крайней мере, для меня…

Раньше, когда мы были помладше, я, как рассказчик, всегда располагался на почётном месте, посередине. Подбив подушку повыше, я полулежал, а девочки устраивались по обе стороны от меня на животах, подпирали кулачками подбородки и слушали, глядя на меня снизу вверх.

Бывало, мы так и засыпали — втроём в одной кровати — и тётя Марина утром разгоняла наш, как она его называла, «клуб любителей сказки». Наташка шла досыпать в свою кровать, а мы с Надюшкой плелись умываться, завтракать и собираться в школу.

Потом мы подросли, и нам стало тесно втроём в одной кровати. Выход из положения нашла, как обычно, Надюшка. Девочки усаживались спинами к стенке, подкладывая под них подушки, чтобы не было холодно, а ноги перебрасывали через меня. Я, при этом, сидел или полулежал и шёпотом, непременно шёпотом! таково было непременное требование тёти Марины, рассказывал свои сказки. Тётя Марина была не против и окрестила эти посиделки «вечерней культурной программой».

***

Сегодня я рассказывал ещё тише обычного, потому что Надюша, услышав этот рассказ днём, категорически заявила, что если мама узнает, что я рассказываю ТАКИЕ сказки, она поотрывает головы всем — и рассказчику, и слушательницам.

Если днём я пересказывал Надюшке эту сказку почти в том же виде, в котором прочитал её сам, то, пересказывая её во второй раз, я позволил себе несколько отступить от авторского текста и добавить немного красок в детали. Мне казалось, что автор случайно забыл упомянуть о некоторых вещах. Так возникли «юные перси с розовыми сосцами», «восставший жезл любви», «крик сладострастия и боли утраченной невинности», и «пятно девственной крови на белых шальварах».

— Шароварах, — машинально поправила меня Надюшка.

— Не-а. Это у нас шаровары, а в Персии они назывались шальварами. Так в книге написано.

— Ладно, пусть шальвары, только этого всё равно не могло случиться, — упорствовала Надюшка. — Они же оба были одеты, правильно? Не играли же они голыми? Рядом ведь были взрослые, и они оба уже большими были.

— Ну, да. И что?

— А то! Как тогда могла принцесса потерять невинность, если они оба одеты были? Сам подумай!

— А помнишь, прошлым летом моя мама показала фокус со своим шелковым платком? Мы все вместе на пляж ходили в тот день, помнишь?

— Это когда она на спор пропустила его через своё обручальное кольцо? Ну помню, и что с того?

— А то, что шальвары тоже шились из тончайшего шелка! Вот и думай!

Здесь вмешалась Наташа, которая прервала наш спор, громко шепнув:

— Отстань ты от него! Пусть дальше рассказывает.

Но Надюшка не была бы Надюшкой, если бы не попыталась оставить последнее слово за собой:

— Вот интересно, а что такое сладострастие? Я иногда слышу — сладострастие, сладострастие, а что это такое никто не знает.

Наташа тоже не знала, поэтому отвечать пришлось мне:

— В словаре написано, что это чувство сильного удовольствия.

— А-а-а, понятно! — вдруг оживилась Надюшка. — Это, наверно, как если идёшь с мамой по зоопарку, и в одной руке у тебя эскимо, а в другой сахарная вата!

— Не, — возразил я, — этого недостаточно. Нужно ещё, чтобы к одной руке был привязан голубой воздушный шарик, к другой красный, а в кармашке фартучка лежал билет на карусели. Вот тогда будет полное сладострастие!

Мы вполголоса посмеялись, и я продолжил рассказ. То предложение автора, в котором он упоминает о том, что мальчишку раба оскопили, я развернул в полноценный рассказ о кровавой хирургической операции без наркоза, которую главный евнух провёл лично своим кривым ножом, после чего мальчик долго болел и чуть не умер от заражения крови.

Когда он всё же выздоровел, его сослали на конюшни, где ему пришлось до конца своих дней вывозить лошадиный и верблюжий навоз в грязной тачке, и он никогда больше не видел женщин. У него вылезли все волосы, кроме небольших кустиков над ушами, голос стал тонким, как у певца Козловского, а кожа сделалась жёлтой и морщинистой.

Видимо, я немного переборщил с деталями, потому что, когда закончил, Наташа вздохнула и сказала, что сказка очень печальная. Надюшка успокоила её. Сказала, что я, как обычно, всё наврал, и что днём я ей рассказывал эту сказку совершенно по-другому, и что на самом деле всё закончилось не столь грустно.

Брусничное варенье

8 апреля 1967 года

— Варенья хочется… — мечтательно вздохнула Надюшка, шагая рядом со мной. Мы с ней возвращались из школы.

— Да, было бы неплохо… — протянул я, погружённый в свои мысли.

Почему-то весь сегодняшний день я был несобранным и заработал два замечания — от географички и от Ирины Васильевны. Географичка даже излила свой гнев в моём дневнике. Завела бы себе свой собственный и писала там своими дурацкими красными чернилами всё, что ей вздумается! Объясняйся теперь с тётей Мариной!…

— Варенья хочется! — с нажимом повторила Надюшка и врезала мне портфелем по спине, чтобы я побыстрее осознал, как сильно ей хочется варенья.

— Варенья? — я посмотрел в голубое весеннее небо, услышал бульканье ручейка подо льдом и весёлое чириканье воробьёв и понял, что сегодня мне тоже очень не хватает варенья.

Мы остановились, посмотрели друг на друга и полезли в карманы. Варенье без свежего, желательно тёплого хлеба — это кулинарное недоразумение. Нужен был хлеб! А для этого нужны были деньги и довольно много. Целых 22 копейки!

На целую буханку у нас не хватало двух копеек, и я уже хотел было предложить Надюшке купить половинку, но тут она вспомнила:

— Слушай, помнишь, ты говорил как-то, что у тебя дырка в кармане? Тебе тогда мать дала пятнадцать копеек на кино и на газировку, а ты сказал, что купил только билет за десять копеек, а на газировку у тебя уже не осталось. Ты говорил, что потерял сдачу. Может они у тебя просто за подкладку завалились?