Знание-сила, 2001 №03

Ощущение, что так жить нельзя, оно ведь к Говорухину не к первому пришло, оно было растворено в воздухе. Последующие перемены были бы невозможны, если бы не было этого ощущения. Многим сейчас кажется: что там ломать? Водка была, колбаса была, хлеб был – чего надо-то?! Но тогда эго все выглядело иначе – не только для интеллигенции, но и для части номенклатуры, которая на самом деле была источником реформ, тут сомневаться нечего: ни Сахаров, ни другие диссиденты не могли сломать эту систему. Только ощущение части партийнохозяйственной элиты, что система долго не выдержит и лучше ее реформировать, чем дожить до ее краха, собственно, и было основой для начала этого движения. Мы, экономисты, в своей профессиональной среде удивлялись лишь тому, что эта система все еще работает. Да она бы уже и рухнула, если бы не нефтедоллары.

Но первый шаг Горбачева не был реформаторским: сначала было ускорение.

Горбачев, человек с университетским образованием, несколько другого культурного уровня, нежели его предшественники. Он понимал, что в пределах возможного надо обратиться к специалистам, которых прежде никогда не слушали. Он привлек элиту нашей экономической науки. Первым был Аганбегян, демонстрировавший привычный тогда образ мышления советских экономистов в духе Госплана, и в этом ключе была разработана программа ускорения. Давайте поднимем наше машиностроение, бросим туда крупные инвестиции, затем с его помощью перевооружим другие отрасли наиновейшей техникой. Так возникла красивая идея: вывести 90 процентов российской продукции на уровень мировых образцов, выйти на первое место в мире по качеству автомобилей, по всему. Я не знаю, как разумные люди могли все это говорить, но такие слова звучали.

Реальных успехов не было. Помню, на 19-й партконференции Абалкин прогремел на всю страну, потому что вдруг вместо славословий сказал: вы знаете, ничего не меняется с вашим ускорением! Чтобы повысить качество, добиться лучших конечных результатов, надо научиться работать. Если вы одновременно гоните количество, то вы не даете решать эту основную задачу. Весь зал замер. Абалкин, потом мой шеф, потом уже – мой оппонент, имел тогда шанс стать просто народным героем.

А. Венедиктов: – Было тогда два героя, два главных диссидента: Ельцин и Абалкин.

Е. Ясин: – Да… Настоящий поворот начался с июньского пленума 1987 года. Через две недели сессия Верховного Совета СССР приняла закон о предприятиях. Лично я реформы в нашей стране датирую с этого времени. Я знаю, многие мои коллеги скажут: это все ерунда, рынком там и не пахло. «Больше социализма, больше демократии», всякие глупости вроде выборности директоров, так называемая производственная демократия. Но серьезные подвижки в советской экономике пошли с этого времени. Через год был принят закон о кооперации.

Хочу сказать особо о выдающемся вкладе Николая Ивановича Рыжкова. Закон о кооперации, который возродил капитализм в России, – это его заслуга. У каждого есть свой звездный час, и у Рыжкова это был закон о кооперации. Я поэтому и Рыжкова считаю реформатором. Просто у каждого свой предел возможностей.

Через год после принятия этого закона количество кооператоров у нас выросло с 13 тысяч до 4,5 миллионов. Еще через год был принят закон об аренде – и началась «прихватизация». Все говорят: «прихватизация по Чубайсу»; на самом деле, он и его коллеги пытались ввести это все в какое-то законное русло. Огромные госпредприятия стояли, и работать там было невыгодно. А если вы рядом создаете кооператив и используете мощности того же предприятия, его деньги, сырье для того, чтобы создать свою контору, то это очень выгодно. Это очень быстро пошло.

Между прочим, вся текстильная промышленность России была приватизирована до Чубайса по модели «аренда с выкупом» трудовым коллективом.

Идея разрушить, демонтировать такую плановую систему нажатием кнопки, по четкому плану преобразования – первые сто дней, вторые, и потом мы уже живем в рыночной экономике, и все у нас в порядке – нереалистична. На таком переходе неизбежны какие-то спонтанные процессы. Законы о кооперации и об аренде запустили эти процессы, из тени наружу начал вылезать корыстный интерес простых людей, которые хотели заработать, жить по-другому.

А. Венедиктов: – Скажите, это был план команды Горбачева?

Е. Ясин: – Я бы сказал, поначалу у них был план, который в центр перемен ставил реформирование предприятий: политическая демократия нам не по карману, мы устроим производственную демократию. И начали: управление трудового коллектива, народные предприятия и много других вещей, которые легко принять на волне популизма и от которых потом тяжело избавиться. Такой план был очень похож на то, что пытались сделать в Югославии. Он питался идеями, которые уже отжили, и, конечно, в пределах социалистического выбора. Ничего нового.

Это был триумф и крах нашей экономической науки. Триумф потому, что впервые к нам, невостребованным до тех пор, обратились: давайте, пришло ваше время! Все, что вы скажете, мы будем делать. Крах, потому что мы ничего не могли предложить! Мы были обучены в университете марксизма-ленинизма, а там не говорилось про рыночную экономику, про переход к ней. И мы могли только повторять то, что позволили раньше написать и думать. Вот на такой теоретической основе и были сформулированы решения июньского пленума. Через год стало ясно, что события идут в другом направлении, пришлось добавлять, добавлять, пока не поняли, что пора остановиться.

Совершенно провальной оказалась политика в области финансов и ценообразования. Каждые десять лет уже давным-давно пересматривались прейскурантные иены – они устаревали, потому что менялись издержки. Когда цены заплясали даже не по годам, а по кварталам и месяцам, Валентин Сергеевич Павлов, будущий премьер-министр, а тогда министр финансов, предложил масштабную реформу: радикальный, коренной пересмотр всех видов цен – закупочных, розничных, оптовых. На самом деле, никакой реформы тут не было, все цены просто предлагалось административно повысить. Ничего это не решало; тем не менее людям предстояло скачать, что завтра все подорожает.

А. Венедиктов: – А полки пустые, между прочим.

Е. Ясин: – Ну, когда вы повышаете цены хотя бы административно, на какое-то время полки чуть-чуть заполняются.

В кулуарах правительства стали готовить реформу ценообразования. Кто-то пронюхал, профсоюзы начали шуметь, демократия уже была на подъеме – и испугались. И Михаил Сергеевич Горбачев, как я помню, выступая в Мурманске, сказал: никакого повышения цен не будет, не волнуйтесь, все будет хорошо. За этим произошло нечто чудовищное: были изменены оптовые цены.

А. Венедиктов: Государственным решением?

Е. Ясин: – Да, рынка же никакого не было. Изменили оптовые цены и оставили неизменными большинство розничных цен.

А. Венедиктов: – Это что значит"?

Е. Ясин: -Бюджет опять где-то должен находить деньги для того, чтобы покрывать разницу между оптовыми и розничными ценами колоссальными дотациями.

А. Венедиктов: – Зачем тогда оптовые повысили?