Знание - сила, 2003 № 08 (914)

Последовательное применение тех же методов к другим языкам позволило возвести многие из них к общим предкам.

Так, американский лингвист Джозеф Гринберг показал, что все 1500 африканских языков могут быть объединены в четыре большие группы (в одну из них, койсанскую, входят, кстати, и «щелкающие» языки Джутванси и Хадзабе).

Позднее тот же Гринберг выдвинул гипотезу, что все языки аборигенов обеих Америк — это результат ветвления трех крупных ветвей (групп), древнейшая из которых, Америнд (объединяющая множество языков, от Северной Канады до Патагонии), восходит к праязыку первой группы азиатов, пришедших в Америку через Берингов пролив более 12 тысяч лет назад.

Еще дальше в древность пытаются проникнуть русские лингвисты Иллич-Свитыч, Долгопольский и другие. И наконец, еще один русский лингвист, Старостин, предпринял попытку объединить всю сино-кавказскую языковую группу с Ностратитом и Америндом в общий праязык СКАН, еще более древнего происхождения.

В этих построениях просматривается отчетливая тенденция «взойти» (или, если угодно, спуститься) к «самому первому» на Земле языку. Увы, надежно проследить ветвление языков вспять можно лишь, по мнению самих же лингвистов, лишь на 5 тысяч лет назад, иногда, в редчайших случаях, на 10 тысяч, ибо, не говоря уже о скудости доступных сравнительных данных, языки меняются (и расходятся) крайне быстро — к примеру, английский всего лишь тысячу лет практически совпадал с тогдашним северогерманским. (Столь же быстро они исчезают — многие ныне существующие языки, особенно в Африке и Океании, обречены исчезнуть в течение ближайших 100 лет.)

По всему по этому судить о том, каким был «самый первый» язык, возникший то ли 50, то ли 100 тысяч лет назад (в зависимости от того, мнение какого лингвиста мы примем), имеющиеся у науки данные пока не позволяют. Эти данные позволяют лишь делать более или менее обоснованные догадки.

В этой области науки тоже есть своя иерархия вопросов. Первый из них опять выглядит на первый взгляд простым, а на второй взгляд оказывается крайне трудно разрешимым — как, собственно, возникли речь и язык? Этот вопрос, как легко понять, ведет напрямую к интересующей нас проблеме — каким был характер этого языка, — и поэтому он представляет для нас особый интерес. Многочисленные гипотезы на сей счет можно разделить на несколько больших групп.

Одна из них утверждает, что язык возник путем постепенного и непрерывного усложнения. Сторонником такого взгляда был знаменитый лингвист Йесперсен.

Другая группа гипотез сводится к утверждению, что язык появился «мгновенно», как кролик из шляпы фокусника. Эту точку зрения разделяет не менее знаменитый Хомский, который характеризует рождение языка как «поистине внезапное появление качественно нового явления, происходящее по достижении определенной сложности организации системы». С этой гипотезой связано убеждение, что язык появился в результате какой-то единичной мутации, породившей у Гомо сап иене некий особый «ген речи» (см.рассказ о мутациях у предков человека и на стр. 27- 28).

Сюда же примыкает гипотеза «экзаптации» появившегося у Гомо сапиенс большого мозга; экзаптацией называется использование уже существующей структуры для новых функций — как, например, треугольники, образующиеся между арками церковного свода, оказывается возможным использовать для изображения фигур апостолов и святых. Наконец, еще одна группа авторов склоняется к так называемой S-теории, которая видит траекторию эволюции языка в виде латинской буквы S — сначала происходит очень длительное накопление первых осмысленных звуков и слов, затем — быстрый рост и превращение этого накопленного запаса в подлинную речь и далее — стабилизация уже сформировавшегося языка и его постепенное ветвление.

Здесь тоже идут яростные споры. Представляется, однако, что если даже язык возник достаточно «внезапно», в результате появления «гена речи» или каких-то «свободных модулей» в большом мозге, он все равно должен был иметь некую материальную основу в виде каких-то предсушествующих звуков, «протослов», а «внезапным» было лишь быстрое скрепление этого словесного массива воедино с помошью грамматических правил и синтаксических структур. Если же язык развивался постепенно, то гипотеза о существовании такого «первичного массива» осмысленных звуков и протослов представляется тем более естественной. И тут мы подбираемся наконец к вопросу, с которого начали: на основе чего сложился этот «первичный массив»? Иными словами — каково было происхождение языка? Или еще иначе — каким был пра-пра-праязык? Самую первую более или менее научную гипотезу по этому поводу высказал шотландец Монбоддо, опубликовавший в 1773 году шеститомный труд о происхождении языка, в котором утверждалось, что люди научились говорить... у птиц.

В самом деле, язык птиц, как и людей, «двуслоен»: он состоит из «сигналов» и «песен», в нем есть интонация и ритм, каждая нота по отдельности лишена смысла, осмыслена лишь вся мелодия в целом; в птичьем языке имеются «диалекты», характерные для разных видов птиц; птенцы обучаются пению у взрослых и проходят период «детской болтовни» (а если их рано изъять из гнезда, петь не научаются), наконец, оба этих языка контролирует одно и то же — левое — полушарие мозга. Гипотеза «птичьего» происхождения человеческого языка имела множество сторонников (одним из них был упомянутый выше Йесперсен, утверждавший, что праязык был «пением, мелодией, музыкой»).

Ее противники указывали на принципиальные различия: у птиц поют только самцы и они пользуются своей «речью» лишь на дальнем расстоянии. Немецкий философ XVIII века Гердер выдвинул предположение, что первые слова родились из естественных возгласов эмоций (боли, радости и т.п.) и «стонов труда». Кто- то развивал мысль о том, что язык появился в результате подражания уханьям и чмоканьям обезьян (эти-то звуки якобы и положили начало современным гласным и согласным). Таких гипотез было много, и один современный исследователь в 1977 году подсчитал, что только к середине XIX века их было выдвинуто более 23.

Напор этого «вала идей» был так могуч, что уже в 1866 году самое авторитетное в те времена Лингвистическое общество Парижа объявило, что впредь «не будет принимать статей о происхождении языка». Однако в наши времена интерес к этой проблеме вновь возродился и даже стал вполне респектабельным - в связи с развитием палеоантропологии, методов молекулярно-генетического анализа человеческой эволюции, сравнительной этнографии и, наконец, научной лингвистики. На фоне этого «возрождения» и следует рассматривать и оценивать изложенную выше гипотезу «щелкающего праязыка», предложенную сейчас Найтом и Маунтэйн. Это еще одна гипотеза среди множества прежних, и не удивительно, что она имеет и сторонников, и противников. В какой-то мере она восходит к давней мысли о том, что язык ведет свое происхождение от звуков «коллективного труда», потому что ее авторы подчеркивают, что щелканье напоминает вполне естественный хруст сломавшейся ветки, и потому перекличка лесных охотников с помощью щелканья помогала им незаметно подкрасться к чутким на незнакомые звуки животным.

Вполне возможно. Как вполне возможно, что другие древнейшие охотники или собиратели использовали для коммуникации другие звуки или сигналы. Если держаться взгляда на развитие языка как на постепенную, многосотвековую эволюцию, то разумнее всего признать, что эта эволюция вобрала в себя самые различные звуки и звукоподражания и шла скорее всего многими различными путями, а не одной общей, столбовой дорогой.

Во всем мире

Лесная мозаика

Первые переселенцы из Европы в Северную Америку не столько восхищались густыми лесами Нового Света, сколько использовали их для своих жизненных потребностей. Однако за прошедшие с момента массовой иммиграции четыре столетия облик лесов коренным образом изменился. От глухих чащоб нетронутым остался, если не считать заповедников вроде Йеллоустонского, пожалуй, лишь Кафедральный парк в штате Западная Вирджиния. К изучению прошлого лесов подключилась наука.