Знание-сила, 2003 №11 (917)
Шрифт:
Чтобы отдохнуть — в картинную галерею, где бы не был, в любой стране, в любом городе. «Случайно», в поисках интересного он нашел в маленьком городке Палланца на озере Лаго Маджоре музей, в котором было более 300 скульптур русского скульптора Паоло Трубецкого (1866-1938).
Но другой сюжет отвлек его надолго.
Геннадий Рождественский:
«Прямо передо мной картина. Что это — жанровая сцена, театрализованная буколика, аллегория? Подхожу ближе, читаю — Готфрид Схалксн (1643-1703) — Прециоза. Первая мысль о Вебере, я дирижировал когда-то в Лондоне его прелестной увертюрой Прециоза... Но кто такой Готфрид Схалкен?»
Исследования и розыски — кто такой Готфрид? — продолжались несколько лет. В результате он нашел не только книги о нем, узнал многое об их авторах, но и выяснил,
«Венцом» его «схалкеноведения» стало приобретение на стокгольмском аукционе превосходной работы Схалкена «Два мальчика со свечами». Рождественский страстный коллекционер! Настоящим праздником для него было, когда в Испании Иоренс Кабальеро подарил ему целую коллекцию испанских партитур XVIII века. Еще бы! Он приобщился к богатейшему пласту испанской музыкальной культуры.
Далее. На гастролях в княжестве Лихтенштейн, в крошечном городке Вадуца, в сувенирной лавчонке купил почтовую марку с изображением идиллического пейзажа и подписью «Эуген Зотов» (1881-1953). Кто такой Зотов? Выясняет (опять захватывающая история!), что это вторая фамилия русского художника Ивана Мясоедова, сына известного «передвижника» Григория Григорьевича Мясоедова. А Зотов — Мясоедов был не только великолепным художником, он был и великолепным фальшивомонетчиком. Увидев, что американские доллары различного достоинства имеют одинаковый размер, он стал смывать своим особым раствором изображение, а затем искуснейшим образом рисовал стодолларовую купюру!
«В следующем зале превосходный «Портрет музыканта» кисти Филиппино Липпи (1457-1504)».
Музыканте картины Липпи настраивает лиру да браччо. И тут же Рождественский считает долгом сообщить, что этот инструмент появился в Италии в XVI-XVII веках, по внешнему виду он напоминает скрипку, что в то время существовало несколько разновидностей лиры да браччо — сопрано, альт, баритон, бас и что английский композитор и исполнитель на лире да браччо Джон Дженкинс (1592-1678) оставил нам свыше 800 сочинений. А его Аллеманда для лиры да браччо звучит и по сей день.
Огромное желание — встать, снять шляпу и поклониться маэстро. Подробности, подробности, которые и создают «лица необщее выражение», которые только и интересны бесконечно, эти подробности складываются в уникальную живую мозаику биографии великого человека, ими он ее пишет.
«Неподалеку от картины Филиппино Липпи, — продолжаю цитировать Геннадия Николаевича, — я вновь вижу старинный струнный инструмент. На сей раз — это теорба, струнный щипковый, одна из басовых разновидностей лютни с двумя грифами. Теорба появилась на свет где-то во второй половине XVI века. На картине Яна Метьенса — голландского художника из Гааги (1614-1670) — изображена двухгрифная теорба с большим количеством колков для настройки. При ближайшем рассмотрении колков оказывается больше, чем струн!»
Трудно удержаться, чтобы не рассказать еще одну поразительную историю.
В середине 60-х в Большом театре был организован субботник. Надо было очистить от всякого хлама бывшее бомбоубежище в подвале. Рождественский принимал в этом участие. И вдруг он увидел толстый том, застрявший между двумя досками и засыпанный штукатуркой. При ближайшем рассмотрении том этот оказался партитурой оперы Шостаковича «Нос», написанной рукой переписчика и буквально испещренной авторскими правками!
Надо сказать, что в то время в России партитуры не существовало, не было ее и у автора...
Думаю, понятно даже из того немногого, что удалось рассказать, что жизнь свою Рождественский не превращает, нет, потому что в этом нет умысла, а осуществляет как увлекательнейшее путешествие во времени и пространстве. Он и живет «милостью Божьей», талантливо являя всем, как может быть истинно прекрасна, захватывающе интересна жизнь.
Сейчас, когда я заканчиваю эти записки, Геннадию Рождественскому вручают орден Почетного легиона
Франции. Мы поздравляем великого дирижера. И радуемся, хоть и считается, что легион — это много, на самом деле, легионеров всегда не хватает, их всегда меньше, чем хотелось бы и чем нужно Земле, чтоб оставаться пристанищем Человеков.Книжный магазин
История Борхеса и истории Борхеса
В. Тейтельбойм Два Борхеса
Пер. с испанского Ю. Ванникова СПб.: Азбука, 2003
Чилийский писатель В. Тейтельбойм, которого во времена режима Пиночета у нас охотно печатали, никогда не входил в число преуспевающих латиноамериканских прозаиков. Но этой книгой он, безусловно, «реабилитировал» себя. Кроме того, благодаря ей он, может быть, оказался в числе самых оригинальных писателей, размышляющих о творчестве великого Борхеса. Произведения Борхеса за последние двадцать лет в России издавались много раз, однако впервые нам представлена возможность прочесть книгу, где под одной обложкой и биография, и анализ творчества Борхеса, и споры о нем.
Борхес Тейтельбойма — неповторимая судьба в литературе, а в жизни — это человек, имеющий многих недоброжелателей, хулителей и даже врагов. Спор вокруг его имени длится много лет и в конце концов здесь, в книге, выльется в разговор о том, что такое литература вообще и что такое Борхес в этой литературе. По мнению Марио Бенедегги, Борхес принадлежит к «числу лучших писателей мира, но ему нельзя простить его личные убеждения, достойные включения в его же всемирную историю бесчестья». Не лучшим образом писатель выглядит и в глазах Артура Лудквиста, одного из восемнадцати членов Шведской академии, присуждающей нобелевские премии по литературе: «Борхес стал мифом, но я считаю, что... прозу Борхеса слишком переоценили. Его рассказы страдают чрезмерной, почти парализующей стилизацией». А вот мнение Альберто Хирри: «Есть одна литература и одна поэзия до Борхеса и другая литература, и другая поэзия после него».
Кто же прав? Лучший ответ мог бы дать сам Борхес словами одного из своих сочинений: «Счастливы не настаивающие на правоте своей, ибо никто не прав либо все правы».
Книга Тейтельбойма прекрасно и очень оригинально выстроена. Каждый из 253 ее этюдов начинается эпиграфом из произведений Борхеса. Эпиграфом, раскрывающим смысл, значение и образ в выражениях самого героя, и словами, являющимися ключевыми для понимания Борхеса — человека и писателя.
Он всегда был красив и точен в слове, а здесь словно стал еще более точен и красив. «То, что я сделал, непоправимо». Конечно, это метафора, Борхес был виртуозным игроком в нее, книга состоит из многих лучших его афоризмов и метафор, хотя нередко они доводили его до крайностей. Оставаясь неизменным в своих правилах, Борхес облек в метафору: «Предпочитаю ясный меч» и случайный разговор с Пиночетом. И сам подвел черту. Справедливо полагая, что писатель исключительно в силу своего особого характера и подчас заносчивого поведения отрезал себе путь к Нобелевской премии, автор книги говорит: «Ничем не выдавая своего разочарования, с отдававшими горечью шутками и сжатым сердцем Борхес в течение последних двадцати лет встречал в октябре известие, что ему в очередной раз не присудили Нобелевскую премию. Он старался казаться опытным игроком, которого не волнует проигрыш».
История Борхеса и истории Борхеса не будут оценены однозначно, да это и не требуется. И у каждого он свой. Разве не он говорил: «По требованию людей он принимал то форму льва, то пламени»? И разве не он отвечал: «Эта игра, как и та другая, бесконечна»?
Наказание
М. Ур-Мьедан Карфаген
М.: Весь мар, 2003
Рим не терпел соперников. А их было целых два — Карфаген и Парфия, и это — только основные. Первый, безусловно, экономический враг, второй — препятствующий расширению Рима на Востоке.