Золото и мишура

— Дорогой Редклиф, — улыбнулась Эмма, — я подозреваю, что вы редко просыпаетесь один.

— Кгм… — Он вытер губы салфеткой. — Ладно, раз уж вы так быстро и точно расставили все по своим местам, не вижу причин скрывать свои нежные чувства. Дрожайшая Эмма, как только на прошлой неделе я впервые увидел вас, я почувствовал жгучее волнение в груди, которое разожгло целый костер моих самых нежных чувств…

— Вы дважды употребили слово «нежный».

Он положил салфетку на стол.

— Черт побери, Эмма, я плохой оратор. Я люблю вас. Вы будете моей женой?

Почти целую минуту она мечтательно смотрела на него, затем взяла вилку, нож и снова принялась за спаржу.

— Мне нужно подумать об этом.

Он чуть было не шарахнул кулаком по столу.

— Эмма, может быть, эти слухи верны? — требовательно спросил у нее три дня спустя Дэвид Левин, сидя напротив Эммы в ее библиотеке.

Вот уже почти три десятка лет его сердце взволнованно билось от красоты Эммы, и сегодняшний вечер не был исключением. В мягком свете газового светильника она выглядела неправдоподобно прекрасной. На ней было платье из мягкого бежевого шелка, отделанное тонкой кружевной тесьмой, на груди знаменитые жемчуга, несколько колец красиво подчеркивали линии рук. От такой элегантной утонченности у Дэвида дух перехватило. В то время когда молодые женщины использовали висмут и соединения свинца, чтобы отбеливать кожу, обесцвечивать волосы на голове, использовали индийскую тушь, чтобы подводить глаза, когда женщины специально расширяли себе зрачки с помощью сульфата атропина и наклеивали вдобавок искусственные ресницы — иначе говоря, во время торжества безвкусных подделок, призванных сделать женщин более привлекательными, Эмма вполне могла довольствоваться тем, что дала ей природа (разве что используя самую капельку румян).

— Какие слухи? — спросила она, наливая в стакан своему бывшему учителю и бывшему редактору его любимое шерри.

— Весь город болтает о том, что ты собираешься выйти замуж за лорда Мандевилля.

— Неужели? И почему так говорят?

— Потому что вот уже целую неделю он проводит вечера в твоем доме. И остается далеко заполночь. — Последнее прозвучало угрожающе.

Эмма рассмеялась, затем протянула ему стакан шерри.

— Держу пари, что и Алисия Бомон, и Сидни Тол-ливер умирают от желания написать про дикие оргии, которые творятся в особняке на Ноб-Хилл, но не могут, поскольку Арчер и Арабелла собираются пожениться.

— Ты можешь относиться к этому несерьезно, но Арчер очень расстроен. Сегодня утром он пришел ко мне. И хотя я дал себе слово никогда с ним не разговаривать после того, как он обошелся со мной, он был в таком жалком состоянии, что я все-таки выслушал его. Он умолял меня как твоего старинного друга попытаться вразумить тебя.

— Мы с ним заключили сделку, — с жаром сказала Эмма. — Я сказала, что соглашаюсь на его женитьбу на Арабелле, а этого мне очень не хотелось делать, если он согласится на то, что я выйду замуж за лорда Редклифа. А теперь он что же, идет на попятную? Ну ничего, мы еще посмотрим! — И она направилась к звонку.

— Погоди! Что ты намерена сделать?

— Вызвать сюда Арчера.

— Пожалуйста, Эмма, оставь его хотя бы на минуту. Позволь, я буду говорить с тобой как… как человек, который на протяжении многих лет считал себя почти членом этой семьи.

Эмма убрала руку с ленты звонка.

— Ты действительно член этой семьи, Дэвид, и ты отлично это знаешь. — Она улыбнулась. — Если бы Скотт не высадил тебя тогда на Ямайке, ты, возможно, был бы моим мужем.

— Я это слишком хорошо знаю. В любом случае лорд Мандевилль вдвое тебя моложе.

— Послушай, Дэвид, я же не дурочка.

— Ему явно нужны только твои деньги…

— И это не секрет.

— Ну, это просто… это просто нечестно! Ты же настоящий социальный институт этого города. Ты сделала городу прекрасный подарок, выстроив больницу, и я знаю, что люди надеются на твою щедрость, надеются, что после больницы, возможно, придет черед и музея, например…

— Может быть, я и музей со временем захочу построить. Но вот не слишком ли эти самые люди пытаются упреждать события? Я еще не умерла, отнюдь! Социальный институт? Ты заставляешь меня чувствовать себя чем-то вроде детского дома или памятника героям Гражданской войны.

— Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Люди в этом городе любят тебя. Ты ведь тут практически с самого начала, ты часть истории Сан-Франциско, если хочешь. И вот ты покидаешь его и едешь в Англию…

— Дэвид, но ведь теперь есть железная дорога. Есть и морские корабли. Калифорния больше не край света. И кроме того, я… — она нервно повертела кольцо с бриллиантом в виде розы, — я чувствую, что моя жизнь здесь уже заканчивается, грядет новый этап. Будущее семьи — Арчер, и, если судить по нему, у семьи будет очень сильное будущее. Хотя я знаю, что ты не согласен со мной.

— Вовсе нет. Арчер влил в газету жизненную силу, которой мне недоставало. И я признаю это.

— Ну, теперь она у тебя есть. А что касается меня, то, кажется, пришло время сойти со сцены, образно говоря. Расчистить путь для Арчера. А кроме того, идея стать маркизой кажется мне восхитительной. Начнется иная, совершенно новая для меня жизнь. И кроме того… — она слегка улыбнулась, — Редклиф молод и ужасно элегантен, а тебе известна моя слабость к красивым мужчинам.

Дэвид залпом выпил остатки своего шерри и поднялся.

— Да, известна, и именно из-за нее ты ошиблась! — Дэвид почти кричал. — Скотт Кинсолвинг был подлым ублюдком, который украл тебя у меня с помощью грязного трюка. А твой разлюбезный Арчер — всего лишь смазливое личико, за которым крылось не так уж много ума. Все, чего он хотел — это стать индейцем.

— Не смей так говорить о моем любимом!

— Твоем любимом?!Ты двадцать пять лет держала беднягу под каблуком, и все это прекрасно видели. И вот теперь, в третий раз в жизни, ты готова все на свете позабыть и припуститься за еще одним смазливым личиком. Причем на сей раз избранник вдвое моложе тебя. Ты собираешься сделать из себя круглую дуру и опозорить свою семью только потому, что ты лишаешься здравого смысла, когда дело касается мужчин.

Эмма едва могла поверить собственным ушам.

— За тридцать лет, что я тебя знаю, Дэвид, ты никогда так не разговаривал со мной.

— Знаю, и это была моя ошибка. Ты замечательная женщина, Эмма, но ты далека от совершенства, когда речь заходит о противоположном поле.

— Я возмущена и обижена, Дэвид! Ты лучше расскажи мне о своих огромных успехах у женщин! Я слышала такие истории, Дэвид…

— О да, мои восхитительные женщины! Не буду отрицать. Я мужчина, и ничто, свойственное мужчинам, мне не чуждо. Готов признать, что то, в чем меня обвинял Арчер, правда: я пытался сохранить респектабельность газеты, потому что сам хотел быть более респектабельным, а в результате превратил «Таймс-Диспетч» в занудную газету. О, на свой счет я не питаю ни малейших иллюзий, Эмма. Я совершеннейший неудачник! Не вышел из меня писатель, не вышел и редактор, да и любовник из меня тоже не вышел. Но я не собираюсь потерпеть неудачу в качестве твоего друга.

Эмма завороженно смотрела на него. Никогда прежде она не думала, что Дэвид может быть таким убедительным, таким искренним.

— Арчер был неудачником, — мягко сказала она. — Но несмотря на это я любила его больше, чем кого бы то ни было. Поверь, Дэвид, нет ничего страшного в том, чтобы быть неудачником. Я думаю, большинство людей — неудачники. И вот теперь ты говоришь мне, что и я — неудачница. Может быть, я такая и есть, не знаю. По крайне мере, неудачница, когда речь заходит о мужчинах.