Золото острова Аскольд

«Вот егоза, уже не боится», – возмутился он слишком ласково. А по груди растеклось что-то горячее. Лицо обдало жаром, а сердце заколотилось совершенно незнакомыми толчками. Даже во время горячих стычек с недругами не заходилось оно в таком отчаянном беге.

А девчонка уже поняла извечным женским своим чутьём, что спёкся парень. Что готов он верёвками свитыми её руками падать к ногам обутым в расписные унты.

– Хороший лоча, – ткнула она беличьей рукавичкой в его сторону, и, повернувшись вслед ушедшему, недовольно махнула рукой. – Плохой лоча!

– Алёшка я, – неожиданно осмелел молодой казак, и вопросительно взглянул на девушку.

– Олёшая? – смешно свела брови девчонка.

– Алёшка! – ткнул себя кулаком в грудь парень. – А тебя? – Перешёл он на крик, словно разговаривал с глухой.

– Зачем кричишь? Айсинь меня звать. – Забавно всплеснула руками девушка и прижала их к груди.

– Айсинь, – Алёшка попробовал на вкус мягкое, словно лён, и безбрежное, как небесная синь, слово.

Где-то он его уже слышал. Ну как же, дауры называли этим словом «золото». И казак испытывающее взглянул в глаза девушки, опять смеётся?

– Золотая? – протянул он заворожено.

Девчонка поняла его взгляд и, задорно тряхнув головой, скинула на снег шапку из меха чернобурки. Освободившись из лисьего плена, по плечам девушки заструились тонкие косички. Искрясь на солнце рыжей позолотой, превеликое их множество падало на плечи и грудь. Айсинь крутнула головой ещё раз и, присев, подняла шапку.

– Ух, ты! – не сдержался парень. – Как есть золотая!

И только после этого до него дошло, что он её понимает. За полтора года кочевой жизни он, конечно же, научился немного толмачить по-туземному. Некоторые языки были схожими. Но говорили-то они сейчас на родном, на русском.

– Ты, никак, по-нашему разумеешь? – шагнул он к девчонке. – Пошто притворствовала? Никак, надсмехалась? – Алёшка грозно насупил брови.

– Не пугай меня, воин, – нараспев протянула Айсинь, но назад не отступила. – Неужели ты меня спас, чтобы самому обидеть?

А у парня кончились слова и дух перехватило. Стоял он перед ней грудь в грудь и боялся глаза поднять. Конечно, грудь в грудь слишком решительно сказано. Этакая верста коломенская с ручищами, словно коромысла, и решительностью теляти семидневки. Девчушка была ему маковкой по грудь. Но когда он встречался с прищуром её насмешливых глаз, то получалось, что снизу вверх заглядывал, как есть кутя неразумная.

– Эх! – словно в преисподнюю скрипнул лыжами последние полшажочка Алёшка.

Зажмурив глаза, и стиснув зубы, он попытался обнять девушку. Но вместо упругого тела руки поймали пустоту. Пару секунд он недоумённо стоял, боясь открыть глаза. В чувство его привёл весёлый заливистый смех. Он бежал вперёд по тропинке, постепенно стихая за её изгибом.

Алёшка сокрушённо вздохнул и повернул лыжи в крепостицу. Вот такой раздор случился между ватажником и молодым казаком осенью прошлого года.

– Не простил, значит, меня Епишка, – прошептал юноша, придя через двое суток в сознание.

Но решил он не мстить злопамятному мужику. Ну его. Другие мысли не давали ему покоя.

«Айсинь, как она там? Поди места себе не находит, что не идёт он к ней тёмной ноченькой. Что не прижимает он её к своей груди и не говорит ласковых слов».

Не прошла даром та встреча на тропинке. Слюбились молодые в огненном дурмане длинных зимних ночей. Воздухом стали друг для друга. А без воздуха нет жизни человеку. Если для ватажников длинной длинью тянулась эта бесконечная зима, то для Алёшки промчалась она словно тройка удалая. Обдала казака снопом хрустящего снега из-под копыт да нырнула за поворотом Гайтерского мыса.

Поздно вечером предательски скрипнула дверь ватажной избы, выпуская в мартовский воздух осторожную тень в накинутом на плече полушубке. Проводив Алёшку прищуром осуждающего взгляда, есаул нервно дёрнул плечом.

«Здоровья на полушку, а всё туды же, – недовольно подумал он. – Не намилуются никак». – И натянув полу тулупа на голову, попытался уснуть.

– Скоро уйдёшь? – грустный голос любимой рвал душу на части.

– Так ить дело служилое, государево, – тяжело вздохнул Алёшка. – За побег можно в железа загреметь, а то и головы лишиться.

– Держи, – девушка вложила в ладонь юноши какую-то вещицу.

Огня в хижине не было. Жильё обогревалось при помощи кан. В темноте пальцы нащупали что-то рельефное и непонятное.

– Што это?

– А ты посмотри.

Алёшка выбил искру, и запалил лучину. Из полумрака на него смотрело бородатое лицо костяного человечка.

– Ух, ты! – совсем по-детски восхитился парень. – Красотища-то какая!

Выросший среди простого люда юноша впервые видел такую искусную поделку. Нет, конечно, и в Якутском остроге были умельцы, и сами якуты в резьбе по клыку были горазды. Но в этом воине было что-то особенное. От него веяло некой старинной тайной.

– Глянь-ко, так он же улыбается! – воскликнул Алёшка, разглядев мимику на лице воина. – Откель он у тебя?

– От рождения, – потеплевшим голосом ответила Айсинь. – Он всегда был в нашем роду. Его передавали по наследству. Род наш не простой, мои предки были князьями. Когда-то очень давно всеми здешними землями и землями в Чжунго правили смелые и сильные люди. Этот народ звался чжурчжэнями. Но пришли злые завоеватели мангулы и уничтожили мой народ. Остатки выживших укрылись в тайге. Мы желаем, чтобы теперь улыбающимся князем владел ты. Когда возьмёшь его в руки, вспомнишь нас.

– Знатный подарок, – продолжал рассматривать игрушку Алёшка. – И цены, видно, сказочной.

– Есть вещи, которые нельзя купить или обменять, – прошептала девушка.

– То верно, – согласно мотнул головой казак, и остановился на полуслове. – Погодь-ко, а кто это «вы»? – До него дошло, что девушка одарилась во множественном числе.

– Боги подарили мне новую жизнь, – смущаясь Алёшкиного взгляда, Айсинь спрятала лицо у него на груди. – Когда ребёнок впервые откроет глаза, ты будешь уже далеко.

Юноша растерянно замер. Ребёнок? Какой ребёнок?

– Разве ты не слышал, что от любви бывают дети? – подмигнул ему бородатый чжурчжэнь и улыбнулся ещё шире.

Конечно же, костяной воин молчал. Если бы он заговорил, то многое мог рассказать. Его раскосые глаза видели и радость и горе. На его глазах казнили и миловали. Перед ним проходили целые эпохи. Он улыбался и героям, и подлецам. А теперь он становился свидетелем очередной человеческой драмы.

– Это мой сын? – дрогнувшим голосом спросил молодой казак.