Золото Стеньки

Я на эту Москву немного поглядел. Что-то увидел через слюдяные окошки кареты, но основную информацию получил, забравшись с Ерёмкой на колокольню Ивана Великого — по нынешним временам это был самый высокий небоскреб мегаполиса, каковой считали стольный град всё те же иностранцы, да ещё и стоящий на вершине холма. И впечатление у меня сложилось не самое лестное — сказать «деревня деревней» значит очень сильно польстить Москве семнадцатого века.

Застройка Кремля на общем фоне выглядела образцом планирования, но хаосом от неё пахло очень заметно. Впрочем, это было хотя бы понятно — места мало, желающих много, вот и выкручивались, как могли, а могли не очень хорошо. Поэтому всюду глаз натыкался на разномастные стены, выкрашенные грязной побелкой, здания, построенные в разных архитектурных стилях. Нормальный человек, вкусив этой тесноты и пестроты, очень хотел вырваться на простор. Нормальным, похоже, был я один — Еремка, которого я спросил напрямую, в Кремле чувствовал себя как рыба в воде, а потому его поездка в Преображенский дворец не прельщала. Впрочем, за царевичем он был готов хоть в огонь, хоть в воду — и такая преданность заслуживала вознаграждения. Я ему даже копеек местных отсыпал, расчувствовавшись, пусть отнесет мамке, вдове боярского сына, сложившего голову на польской войне.

Худо-бедно можно было принять застройку Китай-города — это было торговое место, кое-где разбавленное обширными боярскими дворами, чернь рядом с Кремлем не селилась. Но и тут всё было не слава богу — на этом ограниченном пространстве уместился огромный гостиный двор, посольская гостиница, а церковники даже несколько монастырей сумели впихнуть.

Ну а за стенами Кремля и Китай-города творился сущий бедлам, который лишь немного упорядочивали вылетные трассы этого времени, то есть улицы, которые вели к дорогам важнейших направлений — на Тверь, на Дмитров, на Ярославль, на Смоленск, на Владимир. Вся остальная застройка подчинялась принципу слобод — живут в районе, например, бронники, их домишки понатыканы впритык друг к другу, а вокруг — пустое место для посевов и выпаса скота, потому что бронникам и их семьям надо чем-то питаться. И попробуй чужой пройти по этим полям — пришибут, имени не спросив, да и прикопают тут же, чтобы удобрения сэкономить. И таких слобод в Москве — больше сотни, правда, часть из них находится за границами Земляного города, но это больше относится к стрелецким поселениям, которые, по сути, были пригородными сёлами со своими покосами и посевами.

И всё это было выстроено без какого-либо генерального плана — просто когда-то царь выделил под конкретную отрасль местной промышленности земельку, а потом это вошло в традицию, которая сильнее закона. Ну а что там слобожане строят внутри слободы, как прокладывают улицы и переулки — никого и никогда не волновало, жители почти всё делали сами — выбирали себе начальство, устраивали пожарные команды, отстраивались заново, если эти команды не справлялись с огнем. Ну и плодились и размножались, из-за чего отведенные одной семье участки становились всё меньше и меньше, а количество срубов превышало все разумные пределы.

Ну и во время инспекционной поездки по подведомственным сёлам я вдоволь насмотрелся на быт крестьянских хозяйств семнадцатого века. В принципе, всё выглядело не очень плохо, эти села и деревни даже выглядели зажиточными — неплохие рубленные дома, большие участки при них, много коров и лошадей, не говоря про мелкий скот и курей с гусями, так и норовившими кинуться под колеса моей кареты и под копыта коней сопровождавших меня стрельцов. Даже сами крестьяне выглядели вполне довольными жизнью — хотя я не исключал, что им под угрозой плетей было велено улыбаться и махать. С другой стороны, царские сёла и много позже считались привилегированным местечком, а большинство проблем были вызваны жадностью как раз приказчиков.

Мне эти люди сразу показались подозрительными, но Трубецкой посоветовал не торопиться — пусть, мол, привыкнут к тому, что у них теперь другой руководитель, сидящий относительно близко, а не в далеком Кремле. Но позже, видимо, придется начинать настоящие репрессии, выясняя, кто и сколько украл, куда дел и по чьему приказу действовал. Князь со мной согласился, добавив от себя, что за такими ребятами нужен постоянный присмотр — иначе начинают борзеть и перестают видеть берега. Конечно, говорил он не так, но смысл оставался тот самый.

Честно говоря, я с трудом понимал, во что ввязываюсь. Удел мне был нужен не особо, я бы удовлетворился одним проживанием во дворце. Но у царя, наверное, были какие-то свои резоны поступить так, которыми он со мной не поделился. Впрочем, в обиде я не был. Во время поездки я убедился, что Петру было из кого составлять свои потешные полки — недорослей в сёлах было много, и всех их ждала одна судьба — продолжать дело отцов, то есть копаться в земле. Причем нормальный надел мог быть только у одного из сыновей, а остальным — что община выделит. Выделяла, как правило, немногое. Так что если я заберу несколько сотен человек, чтобы они под руководством стрельцов занимались шагистикой и огненным боем по шведской методике, то у меня будет собственная гвардия, особенно если хватит денег на её содержание. Но это надо было много и нудно считать — мне не хотелось затевать это дело без точного понимания, чем я буду оплачивать свои игрушки.

Сами же деревеньки нагоняли тоску — те же дома уже давно потемнели и покосились, огороды частично заросли бурьяном, центральная — и часто единственная — улица была кривой и косой, потому что народ обычно строился исключительно в соответствии со своими представлениями о прекрасном. Кто-то пытался захватить побольше землицы, кто-то знал меру, но в итоге дорога через село превращалась в какой-то слалом. В Введенском меня даже укачало — это село ещё и повторяло все мельчайшие изгибы реки Хапиловки, на берегу которой оно стояло. Ну и никакого мощения — в Черкизово мы попали сразу после дождя и потом долго искали место, где можно безопасно выйти из кареты, не рискуя по уши окунуться в местную лужу.

Деньги, что дал мне царь, я собирался частично потратить на обустройство этих деревенек — привести в порядок дороги, устроить несколько мостов понадежнее. По рекам Сосенка, Хапиловка и Родна корабли не плавали, только рыбацкие лодочки, так что там я собирался ограничиться обычными мостами из бревен потолще. Ну а дороги… конечно, к моим услугам был опыт тех же древних римлян, тракты которых и сейчас могли использоваться по прямому назначению, но это было безусловно очень и очень дорого. К тому же с камнем имелись определенные проблемы, хотя что-то добывали совсем недалеко — под Переславлем и под Дмитровом. Но основные каменные рудники находились на Волге и выше — в Вологде и в Белоозере, а доставка оттуда выходила поистине золотой. Впрочем, надо сначала узнать цены, а уже потом отвергать саму возможность — хотя в приоритете у меня не сельские дороги, а Стромынка.

Ещё можно было рынок организовать, чтобы из других волостей продавцы и покупатели приезжали — такой подход сразу дает прирост наличности, особенно если не настаивать на запредельных пошлинах. Это мы с Трубецким тоже обговорили, но он взял время подумать — дело оказалось для него новым, и он хотел просчитать риски и возможную прибыль.

В этом времени уже существовало большое торжище у обители преподобного Макария, которое пока не перебралось в Нижний Новгород. Но потом товары всё равно в массе своей шли в Москву, хотя что-то оставалось и на долю Архангельска, где копились грузы для англичан и голландцев, и Смоленска, через который лежал путь в Польшу. Впрочем, сейчас этот путь был не самым основным — в Европе не так давно отгремела Тридцатилетняя война, германские княжества пытались прийти в себя, а Польша вообще с трудом вынесла войну со шведами и с Россией. Впрочем, именно через неё шли контакты с Западной Европой, хотя был и запасной путь — через шведскую Ригу и дальше по морю.

Мой удел подходил для небольшого рыночка самим расположением — между двух торных дорог, на Владимир с Нижним и на Ярославль и дальше на Архангельск, и рядом с Немецкой слободой, где могли найтись заинтересованные торговцы. Но его потенциал тоже упирался в наличие нормальных путей сообщения, то есть в деньги. Но я смотрел в будущее с определенным оптимизмом.

Ну и всегда была опция устроить коллективизацию за много лет до советской власти, хотя такие изобретения, скорее всего, не поймут ни сами крестьяне, ни бояре, ни царь, что может аукнуться нам с Трубецким серьезными неприятностями. В общем, я решил не рубить сплеча, а сперва посмотреть, можно ли обойтись чуть меньшей кровью.

По сравнению с Москвой и с моими селами Немецкая слобода была примером порядка и немецкой педантичности.

* * *

— Как тебе немцы, царевич? — весело спросил Трубецкой.

Думаю, он всё понял по моему взгляду и слегка разинутому рту. Немецкую слободу я рассматривал с восхищением, дико, прямо до боли в висках желая устроить нечто подобное в выделенном мне уделе. Широкая улица, которая носила название Главной — неофициально, конечно, до официальных названий улиц оставалась прорва времени. От неё уходили переулки — ровные, широкие, две кареты легко разъедутся. Всё вымощено камнем, который, конечно, не самый хороший материал для тротуаров, но для семнадцатого века, пожалуй, вполне передовой. И здания — те самые, что мелькали в репортажах по телевидению из центра немецких или французских городов в моем будущем, когда репортеров заносило в исторические центры, где заботливо сохранялась воссозданная старина. Всё выстроено из обтесанного камня и коричневых кирпичей — дорого и богато. Но все попавшие в обойму иностранцы деньги имели, так что их форс был оправдан. Они и флигели, которые даже в Кремле строили из дерева, делали из камня. И стекла — никакой слюды, только настоящее прозрачное стекло. И черепица на крышах.