Золото Стеньки
Шрифт:
— Никогда не говори никогда, герр, — улыбнулся я. — Я же могу попросить гарантий, и что ты будешь делать, если твой любезный Густав снова усядется за игорный стол? Поэтому оставим эту тему. Но главное ты, надеюсь, понял — в глазах государя невинные привычки герра Дорманна лишь порочат его кандидатуру. Но я всё же хочу поучаствовать в его судьбе, правда, на взаимовыгодной основе. Думаю, если он сможет посетить Преображенский дворец через… скажем, завтра, то я смогу предложить ему способ избавиться от долговых обязательств и даже немного заработать, хотя бы на достойное
Разумеется, он согласился — да и посмотрел бы я на того, кто бы смог отказаться от подобного предложения, сделанного сыном царя.
— Хорошо, — кивнул я. — А мне от тебя нужна будет ответная услуга. Знаешь ли ты что-нибудь о растении из Америки, которое французы называют земляными яблоками? Если не ошибаюсь, на их языке название этого растения звучит как pommes de terre. Испанцы называют его patata, а португальцы — batata.
Мейерс ненадолго задумался.
— Да, я знаю это растение, — кивнул он. — У нас в Нидерландах его использовали для украшения садов. Вы хотите его купить? И сколько нужно?
Я прикинул размеры заливного луга на другом берегу Яузы, получил вполне приличную цифру в четырнадцать гектаров и усмехнулся.
— Знаешь, герр Мейерс, я бы приобрел триста пудов… у меня очень большой сад. И не поскупился бы — по рублю за пуд готов заплатить. Кажется, это достойная цена?
Он что-то прикинул в уме:
— Да, господин царевич, вполне достойная, — согласился он. — Я бы даже сказал — царская.
* * *
С Мейерсом мы расстались друзьями. Он приглашал заезжать ещё, обещал пригласить какого-то Патрика, у которого «кафе» получается выше всяких похвал. Мы, разумеется, пообещали — а потом загрузились в карету и поехали обратно в Преображенское.
И только тогда Трубецкой с некоторым напряжением сказал:
— Царевич, надеюсь, вы не приняли слишком близко к сердцу историю этой девушки и её отца?
Я ждал чего-то подобного, поэтому не стал ходить вокруг и около.
— Думал об этом, князь, но судьба девушки не так печальна, как видится на первый взгляд, — ответил я. — С другой стороны, ты, наверное, заметил, что она мне понравилась.
Трубецкой напряженно кивнул. Думаю, мысленно он уже прикидывал, как будет оправдываться перед царем за то, что повез царевича к немцам и не смог удержать от опрометчивых поступков типа влюбленности в первую встречную девицу вовсе не знатного происхождения.
— Но это вовсе не означает, что у меня есть на эту Марту какие-то особые планы, — кажется, князь чуть расслабился. — Да и не особых тоже нет. В принципе, я буду рад, если ей удастся выйти замуж за русского дворянина и родить русских детей. Но вряд ли мы с тобой будем искать Марте жениха, не так ли?
— Не так ли, — эхом откликнулся Трубецкой. — Хотя есть у меня на примете один увалень, сын соседского помещика… ему и кофий вряд ли понадобится, но не знаю, как он на эту Марту посмотрит — уж больно тоща.
— Это от голландской пищи, — с видом знатока сказал я. — На наших расстегаях быстро фунты в нужных местах наберет. Но мы отвлеклись, князь, личная жизнь Марты не так интересна, как то, для чего мне понадобился её отец.
— Он задолжал четыре тысячи талеров, — напомнил князь. — Это огромная сумма.
— Я помню, — улыбнулся я. — И помню, что у меня таких денег нет, даже если прямо сейчас продать весь удел… ну допустим,
что государь позволит мне такой поступок. Но я знаю, где такие деньги можно взять. Сколько времени нужно, чтобы добраться от Москвы до Астрахани с сотней стрельцов?[1] Датско-шведская война 1657–1659 годов — это часть так называемой Первой Северной войны, когда Швеция воевала на три фронта — против Польши (тот самый Потоп), против России и против Дании.
[2] Это так называемая Деволюционная война 1667–68 годов, связанная с толкованием наследственных законов. Велась между Испанией и Францией, но на стороне Испании выступали и голландские провинции.
[3] В те годы в ходу были только серебряные копейки, которые имели переменный вес. В 1535-м, после денежной реформы Елены Глинской, новгородская копейка весила 0,68 грамма (то есть рубль — 68 г). За XVII век вес копейки неуклонно уменьшался; в описываемое время она весила примерно 0,4 г (рубль — 40 г), а к концу столетия было уже 0,28 г — рубль наконец-то стал примерно равен талеру. Ну а потом пришел Петр и ввел новые стандарты.
[4] Дмитрий Тимофеевич Трубецкой в Смутное время был стольником, служил у Шуйского, но в 1608-м перебежал в Тушино к Лжедмитрию II, где стал боярином и даже возглавил тамошнюю Боярскую думу. Со Лжедмитрием был до гибели этого самозванца, потом с Заруцким и Ляпуновым организовал Первое ополчение, которое пыталось, но не смогло выбить из Москвы поляков. Когда к Москве двинулись Минин с Пожарским, Трубецкой сохранил что-то типа нейтралитета, но под самую развязку всё же присоединился к ним и стал одним из освободителей России от интервентов. Следует отметить, что он также выдвигал свою кандидатуру на пост царя, потратил много денег на рекламу, но проиграл Романову. Вагу (эта река впадает в Северную Двину на полпути от Архангельска до Великого Устюга и устья Сухоны) Трубецкой «отжал» как раз в период безвластия, но не смог обеспечить нужное голосование на Земском соборе. В итоге Романовы признали эту землю в его личной собственности, но в роду Трубецких Вага не осталась. Алексей Никитич — двоюродный брат Дмитрия Тимофеевича, а Юрий Петрович ему приходится двоюродным внуком.
[5] Мейерс не врёт — в те годы в Европе не играли только больные и калечные. Блез Паскаль и Пьер Ферма разрабатывали теорию вероятностей как раз для любителей бросать кости; правда, их выкладки (до которых они дошли в 1630–40-х) стали известны только в 1679-м, но уже в 1650-е некоторые законы этой теории независимо установил и обнародовал Христиан Гюйгенс (как раз голландец).
Глава 9
Поймать Разина
Я сидел на берегу Яузы, прямо напротив будущего картофельного поля, и ловил рыбу. Длинная палка из орешника вместо бамбука, леска, сплетенная из конского волоса, достаточно тонкая, чтобы удовлетворить меня, и грубый крючок из железа. Ну и червяки, которых накопал на заднем дворе Еремка — возможно, не сам, а с помощью местных мальчишек, которых тут крутилась целая прорва.
Сидел я, как настоящий царь — мне вынесли расписной стул с высокой спинкой, а на берегу реки соорудили целый помост из струганных досок, который зачем-то накрыли очень качественным ковром. Отбиваться от всего этого я не стал, хотя и подумал, что слишком непродуктивно отвлекать ценные трудовые ресурсы на такую безделицу, как рыбалка. Но тут был мой удел, я был чем-то вроде удельного князя, и даже рыбалка в моем исполнении являлась государственным делом. Правда, я подозревал, что все вокруг считали, что негоже царевичу марать себя такой низкой работой — ему о вечном нужно думать, а не рыбку тягать, — но боялись сказать мне это в лицо. Даже Трубецкой промолчал. Но о вечном я думал со вчерашнего дня, баланс у меня категорически не хотел сходиться, и я сбежал на Яузу, чтобы немного успокоиться и отдохнуть, привычным для жителя двадцатого века образом.