Золото Стеньки

Во второй англо-голландской войне Дорманну повоевать не удалось, поскольку боевые действия шли в основном на море, а он к кораблям относился не слишком положительно. Ну а в позапрошлом году он отказался выступать под знаменами Испании против Франции, что всерьез озадачило власти Соединенных провинций. [2]

После их вопросов Дорманн подхватил жену и дочь и погрузился на ближайший корабль и поселился в вольном городе Гамбурге, где ему не понравилось. Из Гамбурга он переехал в не менее вольный город Любек, и там ему не понравилось ещё сильнее — узнав о талантах герра Дорманна, местные власти решили забрать его уже в свою армию, которую собирали, опасаясь реакции соседних герцогств на попытку возрождения Ганзейского союза. Из Любека он бежал буквально в чем был, без гроша в кармане, добрался до Риги, где вспомнил, как положительно отзывался о далекой страшной Московии его старый приятель, давно поселившийся в её столице — мол, там перед иностранцами открыты все пути, только служи, и будут у тебя всегда гульдены в карманах. Дорманн посоветовался с женой, послушал, что говорят в городе — и решился. Да и то — московиты вроде давно уже не воевали со шведами, да и свою многолетнюю свару с поляками тоже смогли завершить, так что издалека эта Московия смотрелась очень привлекательным и мирным государством. К тому же Дорманн не без оснований рассчитывал на чин полковника или его заместителя, так что у него была надежда, что он нашел то место на земле, где сможет прожить остаток своих дней.

Но Рига оказалась не слишком гостеприимным место — портовый город, много проезжих, а также встречных и поперечных. Супруга Дорманна умерла от скоротечной горячки, там он её и похоронил, решившись последовать совету друга. До Москвы он добрался зимой 1669 года, снял небольшой домик в Немецкой слободе и вручил свои патенты судье Рейтарского приказа князю Никите Ивановичу Одоевскому. Тот прошение принял благосклонно — на Руси сейчас ценились специалисты, знакомые с военным делом западноевропейских стран, — но предложил подождать решения царя.

Ожидание затянулось — войн действительно не планировалось, а армия мирного времени, если так можно назвать существование Русского государства в кольце врагов, много специалистов не требовала. К тому же Дорманн запрашивал четыреста рублей в год — весомая сумма для государственного бюджета, так что Одоевскому было о чем поразмышлять. Но во время ожидания пришлый голландец сделал то, чего от него Мейерс даже не ожидал — сел за игральный стол и проиграл целое состояние.

Какие-то накопления у Дорманна имелись, так что за проигрыш он расплатился, но залез в серьезные долги — около четырех тысяч рейхсталеров. Деньги для него пришлось собирать по всей слободе, многие отказывали, когда узнавали, сколько именно он задолжал, но многие давали из уважения к Мейерсу, понимая, никогда своих монет не увидят. Сам Мейерс занял другу две тысячи, но он мог себе позволить подобную благотворительность.

Про талеры я знал и в будущем, а здесь выяснил и подробности. Это был имперский «рубль» — серебряная монета весом в тридцать грамм, аналоги которой ходили по всей Европе. Алексей Михайлович пытался внедрить их на Руси — на иноземную монету наносили русское клеймо, получая ефимок, — но талер не соответствовал рублю, который был счетной единицей и оценивался в сорок или сорок два грамма серебра. Затея тогда не взлетела, хотя ефимки и сейчас попадались в обороте. [3]

Конечно, это была не катастрофа. В принципе, Дорманн мог расплатиться с кредиторами лет за десять — если, конечно, ему повезет не сложить голову в походах и вернуться домой с богатой добычей. Но царь пока его на службу не принял, а Одоевский лишь разводил руками. Мейерс подозревал, что до Кремля дошли слухи о том, что голландец оказался в долгах, и Дорманна «дожимали», надеясь, что он согласится на меньшую зарплату.

— Теперь Густав мыкается, пытаясь хоть что-то заработать… а я взял на себя заботы о его дочери, чтобы снять с него хоть эту тяжесть, — закончил свой рассказ купец. — Мы оба надеемся, что получится удачно пристроить Марту замуж, но потенциальные женихи тоже в курсе ситуации и не готовы взять на себя такие долги.

Он снова посмотрел на меня с явной надеждой, но я проигнорировал этот взгляд.

— А что тот шулер? — спросил я. — Его нельзя привлечь к ответственности, если доказать, что он играл нечестно?

— Никак нельзя, господин царевич!! — Мейерс даже непочтительно замахал руками. — Густав сам сел с ним играть, хотя его и предупреждали… хмель придает храбрости, но уничтожает осторожность. Да и уехал он… собрал деньги, купил товары и уехал. Сейчас, наверное, с выгодой распродался в Англии, там в цене пенька и сукно, все только и говорят о новой войне…

Я задумался, но никаких мыслей по поводу этой истории у меня так и не возникло. Моя наличность была более чем скромной, а если я задамся целью выкупить Густава из кабалы, то мне придется идти на поклон к царю, который меня пошлет, заодно усомнившись в рассудке наследника. Или же на это дело придется спустить — другого слова тут и не подберешь — весь годовой доход с выделенного мне удела, да ещё и где-то взять недостающее.

«Где-где, в Немецкой слободе», — ехидно прокомментировал эту идею внутренний голос.

Но на это я не был готов. Да и никто на моем месте не стал бы вмешиваться в дела, где задействованы суммы, которые выходят за мои же возможности. Но Мейерс, кажется, на что-то надеялся — наверное, на природную щедрость всех королей, царей и принцев, которые в реальности были скупы, как тот самый рыцарь.

— Хорошо, — кивнул я. — Герр Мейерс, не покажете ли нам свой товар? Интересуют легкие нарезные мушкеты или что-то вроде. Можно без украшений, мне нужно боевое оружие.

* * *

Мейерс хорошо уловил перемену моего настроения и засуетился. Опустошенный под рассказ о Густаве кувшин пива отправился под стол, а второй, в котором оставалась ещё половина, отставлен на конторку вместе с кружками. Ну а на стол легли первые образцы, которые совершенно не произвели на меня впечатления.

Стрелецкая пищаль сейчас весила примерно восемь килограммов. На мой взгляд, даже просто носить её было невозможно — во всяком случае, достаточно долго, — а уж применять… Сотник моих стрельцов Андрей Семёнович Коптев предложил мне «пальнуть», но я вежливо отговорился, пообещав, правда, что когда-нибудь и как-нибудь обязательно продемонстрирую свои снайперские таланты. Собственно, для этого мне и нужно было что-то более-менее современное, легкое и, желательно, иноземное.

На творения русских мастеров у меня надежд не было никаких. Доброго железа в наших краях пока что не водилось, даже Тульские заводы пробавлялись тем, что нашли поблизости. Причем месторождений быо много. Курская магнитная аномалия уже наполовину находилась под защитой Белгородской засеки, но первую руду там начали добывать только при СССР. Что-то вроде было на Урале, но там плотно сидели Строгановы, которые трепетно оберегали свои секреты и секреты своих земель. Я читал, что они и серебро со своих уральских рудников имели, но не показывали его, потому что понимали: царь сразу наложит на эту роскошь свои загребущие лапки. Впрочем, никаких подтверждений этого не имелось, хотя у меня была идея взять побольше стрельцов и каких-нибудь западных рудознатцев, чтобы на месте проверить все слухи и сплетни. Правда, ссориться сейчас со Строгановыми, которые держали Россию за горло соляной торговлей, было, пожалуй, очень непредусмотрительно.

В общем, ручное огнестрельное оружие у нас делали, но лишь то самое, которое по восемь килограмм с достаточно быстрым износом стволов. Иностранцы на русской службе предпочитали что-то своё — они покупали его на собственные деньги, потому что казна обеспечивала их исключительно продукцией отечественных предприятий. Вот для таких приверед и держал лавку в Немецкой слободе уважаемый герр Мейерс — да и не он один. Но его кандидатуру предложил мой персональный князь, и я решил не подвергать сомнению знания Трубецкого — мне всё равно, а ему будет приятно.

В принципе, Мейерс не подвел. У него имелись и русские пищали, но их он лишь продемонстрировал как образцы, сразу же отложив в сторону, понимая, что мне они не нужны. Шведские мушкеты были чуть легче, но всё равно, на мой вкус, тяжелые — около семи килограмм.

Мне понравились кавалерийские карабины — короткие, ухватистые и действительно легкие, если, конечно, сравнивать не с автоматом Калашникова, а с пищалью стрельцов. В принципе, шестикилограммовая и не слишком длинная труба меня почти устраивала — я понимал, что ничего лучше я здесь и сейчас не смогу получить. Стоил этот карабин на наши деньги около пяти рублей, что Трубецкой посчитал вполне нормальной и даже низкой ценой. В принципе, за гладкоствольную пищаль казна платила по четыре рубля, так что я вынужден был с ним согласиться.