Золотое дно (сборник)

груди-то насквозь бы ссадило, — да ноги у него, ви­

дать, оскользнули, промашку он дал. Вот и стоит надо

мной, ревет и слюну пускает. А потом как начал меня

катать, места живого на мне не оставил, рубаху, сит-

цево платьишко в клочья присадил. А я уж, господи, ни

жива ни мертва, одна мысль-от в голове: хоть бы не

насмерть, как там дети без меня — совсем пропадут.

А бабы стоят в стороне, ревут да только приговари­

вают: «Осподи, Лизавету-то бык бодат! Хорошо, бри­

гадир привелся — мужик посмелее, схватил жердину,

да побежал, да хотел быку по носу звездануть, да бык-

то голову вызнял вверх, жердина возьми и оскользни—

да мне по лицу, так чисто все и содрал. Бык посмотрел

на мое лицо, и, верно, испуг его взял — как бросится

бежать, а я лежу в кровищи, и места на мне живого не­

ту. Бабы-ти подбежали, «ох» да «ох», «какова ты, Л и за­

вета!», а я еще поднимаюсь и говорю, мол, ничего, хо­

роша—я тогды поратоздоровуща была. Говорят,

может, в Слободу отвезти, а я рукой махнула: «Полно­

те, бабоньки, ерунду молоть, ведите свое дело, вон ко­

ровы ревут, доить надобно, а я как ли сама до Слобо­

ды доплетусь». Иду я, будто сама не своя, кровь из ме­

ня хлещет, как из скотины худой, иду нагишом, только

ремки на титьки натягиваю, чтобы от стыда да срама

прикрыться. И до дому дошла, а в груди только хык да

хык, уж вздохнуть не могла толком и не знала, кто

около, — все будто в мокром тумане. Л еж у пластиной

дохлой, рукой-ногой шевельнуть не могу, будто вся сила

из меня разом и вытекла, как через порог я ступила.

276

Чую, что-то спрашивают, а я и словечушка сказать не

могу, только слышу, как шепчут на ухо: «Помират,

Лизка-то...»

Потом и в больницу отвезли. Сколько там проваля­

лась, не месяц ли, а уж дома меня Гелюшка на ноги

поставил. Совсем худа я тогда была. Не он бы, дак не

жить мне. — И мать, словно бы споткнулась, худенькой

шершавой ладошкой вдруг погладила Гелину руку, ли ­

цом уткнулась ему в плечо и коротко, будто всхлипы­

вая, рассмеялась: — Спаситель ты мой!

— Ну вот, а ты все хулишь парня, — тоже засм еял­

ся дядя Кроня облегченно.

— А которо спуста на него наговариваю, — согласи-

лась мать.

— Это ты можешь, — размягчаясь и быстро добрея

к матери, где-то душой понимая, как любит ее, сказал

Геля. — Наговоришь всегда бочку арестантов.

— Нет-нет, я на тебя не похулю. Спас ты меня тог­

да, Гелюшка. Ведь и сам-то робенок совсем был.

— Д а уж «ребенок», тринадцать лет было, — поче­

му-то краснея, возразил Геля, и уголки губ горько по­

сунулись вниз.

...Тогда он уже один остался при матери, остальные

как-то незаметно разъехались по городам, жили в об­

щежитиях и в редких полудетских письмах осторожно

намекали на безденежье. Кажется, в тот день Геля з а ­

нимался какими-то пустяками, вроде бы планер строил,

когда мать неожиданно переступила порог и тут же по­

валилась на пол, стеная и всхрапывая, и подле нее ста­

ла быстро копиться кровь. Гелька засуетился около, не

зная как поступить и что предпринять, пробовал з а т а ­

щить мать на кровать, что-то спрашивал ее. Потом от­

куда-то взялись женщины, захлопотали, заохали, за-

всплескивали руками, загремели тазами и ведрами, вы­

толкнули парнишку за дверь, чтобы не смотрел на м а­

терину наготу — ведь уж большой совсем, — а бежал

в больницу за врачом. И Гелька отупело бежал по мос­

ткам на другой конец Слободы, совсем не оберегаясь и

чувствуя, как занозы шершавых половиц втыкаются в

задубелые ступни; он торопился и, наверное, беззвуч­

но плакал, потому что глаза были замыты тусклым ту­

маном. «Мамочка, ты только ради бога не умирай...»—

повторял Геля.

277

М ать провалялась в больнице больше месяца, и

Гелька каждый день бегал под окна и кричал в фор­

точку, что живет хорошо, не голодает, дома порядок,

мать, наверное, не верила, потому что все качала голо­

вой, улыбалась истомленным лицом и молчала, теребя

халат.

М ать вернулась домой вся издерганная, у нее что-то

случилось с нервами, и она часто плакала около умы­

вальника, плескала на лицо водой и снова плакала, по­

том лож илась на кровать и молчала, отвернувшись к

стенке. А Гелька топил печь, варил еду, мыл полы, а

когда матери становилось совсем плохо, раздевал ее

донага и натирал едкой мазью из узких стеклянных б а­

нок, запах которой постоянно жил в комнате.

Первое время он стыдился матери, а она капризни­

чала, раздраженно ругалась и просила поторопиться—

у нее нестерпимо зудела спина и плохо зарастаю щие

па ногах рубцы с лиловыми отеками, —и Гелька рас­

тирал и покалеченную спину, и повитые набухшими ве­

нами ноги, густо краснея и отворачиваясь от наготы:

ведь ему было тринадцать лет и он становился мужчи­

ной. Потом Гелька как-то свыкся со своими дополни­

тельными обязанностями, как врач привыкает к непри­

ятным подробностям своего ремесла, да и очень уж

ж алел мать, готовый расстелиться перед нею. А едкий

запах лекарств преследовал его еще долго, и постоян­

но хотелось спать. Бож е мой, как тогда хотелось ему

спать! И он научился дремать в школе с открытыми

глазами.

...От воспоминаний Гелю отвлекла мать: она сидела

подперев голову руками, мерно покачивалась и, не сво­

дя ласкающ их глаз с сына, говорила робко и чуть з а ­