Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Неожиданный приезд во Владимир беглеца из Киева - Ивана Берладника - сильно озадачил обоих. Поначалу подумали, что ему доверять опасно, - вдруг его заслал Долгорукий для разведки? Или, вероятно, для убийства соперника? Ухо надо было держать востро. Но потом случилось событие, изменившее отношение волынян к звенигородцу.
Дело было на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы - 21 ноября. Евдокия Изяславна накануне отъезда в Польшу посетила женский Святогорский монастырь, где молилась долго, а когда возвращалась во Владимир, неокрепший лёд на Буге не выдержал, и её сани угодили под воду. И княжне бы не выплыть, если бы несчастье не узрел с берега
– Вот что, мой любезный, - говорил ему отец Евдокии, - я пробуду в Кракове месяца полтора, не меньше. Свадьба, переговоры, всё такое. И боюсь упустить драгоценное время, не успею посетить унгорского короля. Отправляйся-ка лучше ты к нему, приложи все силы, чтобы он решил мне помочь. Кстати, заодно и себе поможешь: общим войском по пути на Киев завернёте с унграми в Галич, разобьёте пакостного Владимирку. Что, согласен?
Благодарный сын Ростислава, опустившись на правое колено, преклонил перед князем голову: этот жест означал, что Иван признает его первенство и отныне будет повиноваться.
3
Он, конечно, мог Звенигород обогнуть, не дразнить гусей, но азарт и ребячество взяли верх. «Кто меня узнает через столько-то лет?
– размышлял Берладник, приближаясь к собственной старой вотчине.
– Поглазею на родные места, загляну к Людмилке - как она провела эти годы, подурнела, чай? День да ночь, не боле, а затем опять в путь-дорогу». И велел своим провожатым дожидаться его в небольшой деревеньке Пустомыты, что в полуторе вёрстах от заветной крепости.
А Людмилка была его прежняя любовь - из зажиточных горожан, но отнюдь не боярышня. О женитьбе у них речь не шла: он как Рюрикович взять себе простую не мог. В общем, крутили шуры-муры, о которых судачила вся округа.
В Пустомытах Иван облачился в типичное крестьянское одеяние - свиту из сермяги, шубу, валенки и треух, в руки взял котомку и посох; а поскольку день тому назад наступили Святки, толпы колядующих шастали по дворам и улицам, то и присоединиться к одной из них и пройти в город незамеченным не составило для него труда.
На Торжке было, как всегда, многолюдно, лавки пестрели тысячами товаров - от горшков и бочек до заморских тканей и кож, от куриных яиц до сегодня выловленных рыб. Слышались крики зазывал, поросячий визг и ругня торговок. А на паперти нищие приставали к прохожим, христорадничая напористо, и бессовестно сплёвывали вдогонку тем, кто из жадности им не подавал.
Вроде бы и не было этого пятилетия; время шло, а в Звенигороде ничего не менялось.
– Ты откуда, дядя?
– обратился к нему торговец квашеной капустой и мочёными яблоками.
– Я-то? Из Пустомыт, - отвечал Берладник.
– Из Пустомыт?
– почесал в затылке папаша.
– Что-то я не помню тебя. Из каковских будешь?
– Не, из Пустомыт я теперь, а вообще-то из Теребовля.
– И-и, не ближний свет! И каким же ветром тебя занесло-то в наши края?
– Дочку навещал. Дочка замужем за
звенигородцем.– Сколько ж лет тебе, коли дочка замужем?
– Скоро сорок стукнет.
– А на вид не дашь больше тридцати.
– Значит, хорошо сохранился.
Оба посмеялись. Тут Иван и сам вроде между прочим спросил:
– А наместником кто у вас? Всё Иван Халдеич?
– Нет, Халдеич помер. Князь прислал из Галича нового болярина - звать его Олекса Прокудьич.
– Что? Олексу?
– выкатил глаза собеседник; но потом, опомнившись, пояснил своё удивление: - Он, слыхал я, убегал от гнева Владимирки с бывшим звенигородским князем… Что ж, теперь прощён?
– Знамо дело, прощён. Во грехах покаялся, в ножки князю падал. Послан управлять нашей стороной. А Ивана жаль.
– Что, Халдеича?
– Нет, другого, молодого, Ростиславова сына. То-то был задорный да шустрый! На тебя похож. Просто одно лицо. Только шрам…
– Надо же! Случается… - Шапку натянул по самые веки и поспешно скрылся в гуще покупателей.
К дому своей зазнобы выбрался под вечер. Сумерки сгущались, и резной верх её ворот выглядел причудливо, как орнамент заглавных букв в рукописных книгах. Деревянным молотком постучал в специальную плошку. Гавкнула собака, но совсем не злобно, больше для порядка. Выглянувший из дома мальчик на посылках спросил:
– Кто тама?
– Дома ли хозяйка?
– Где же ей быть - дома, ясно дело.
– Передай, что пришёл человек издалече. И принёс привет от ея давнего знакомца Ивана.
– Передам, коль не шутишь.
Мальчик убежал, и, наверное, полчаса не было заметно никакого движения. Наконец на крыльце появилась женская фигура - стройная, в повойнике и убрусе [10] поверх него. Ростиславов сын сразу угадал в ней свою бывшую зазнобу. Вот она слегка приоткрыла створку дверей, врезанных в ворота, устремила на Берладника всё такие же ясные лазоревые глаза. И грудным низким голосом, чуточку картавя, спросила:
10
Повойник– старинный русский будничный головной убор замужних женщин, шапочка из ткани или полотенчатый головной убор. Убрус– старинный русский женский полотенчатый головной убор, платок, полотенце.
– Чей привет? От какого Ивана?
– Нешто позабыла? От того, что тобою прозывался «медвежонком-проказником».
Охнув, женщина прижала пальцы к губам. Стала всматриваться в его лицо:
– Ваня, ты?
– А потом поправилась, низко поклонившись: - Извиняюсь, мой свет, батюшка княже Иван Ростиславлевич…
– Тихо! Полоумная… Я ведь тайно здесь. Мало ли - услышат…
– В дом-то не взойдёшь?
– Кто там у тебя?
– Кроме челяди да меня с дочкой - никого.
– Так ты замужем?
– Да… была…
– Овдовела, значит?
– Вроде этого. Я «соломенная вдова». Был супруг да сплыл.
– Где ж его нелёгкая носит?
– Бог весть!
В горнице накрыла обильный стол, но сама не ела, только потчевала Берладника и разглядывала его, глаз не отрывая. Он со смехом задал вопрос:
– Шибко изменился? Шрам на лбу и щеке. Безобразно, да?
– Нет, пожалуй, самую малость. Как-то посуровел. Ну, а я? Очень пополнела?
– То, что надо. Стала краше прежнего.