Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Святополк не умер, но лежал пластом больше двух недель, у себя в одрине, и домашние прикладывали к его зияющим ранам тряпочки с настоем целебных трав. До сих пор ужасные шрамы и бугры покрывали спину князя-изгоя, и смотреть на них без смятения было невозможно. Мог ли он простить позор Ярославу? Разумеется, нет.
И когда Чаргобай появился в Луцке, не пришлось обиженного долго уговаривать. Сразу загоревшись идеей мести, выдвинул условие: «Только обещай - если мы захватим Слепца, то назначим ему сто ударов плетью!» (Меж собой заговорщики называли Осмомысла Слепцом, подразумевая его близорукость.) Ростислав
Вместе поскакали во Владимир-Волынский предлагать союз Святославу Мстиславичу. Тот сказал, что к большой войне сейчас не готов, но дружину в полторы тысячи выделить сумеет. С гридями Святополка и Ростислава это получался мощный ударный отряд. Галич не возьмёшь, а Тысменицу - можно.
Было решено, что мятежники стянут силы к Козове в первых числах марта. И сюда же убежали из Болшева Кснятин Серославич, окончательно сделавшись предателем, Ольга Юрьевна и Владимир-Яков с попадьёй и трёхлетним Гошкой. К сожалению, княжич вновь сорвался и ушёл в жестокий запой. Но откладывать из-за этого боевые действия было некогда. На военном совете все подстёгивали друг друга. Кснятин говорил:
– Как сие терпеть, Господи Иисусе! Ярослав безумен. Бросил Галич и сидит в Тысменице. Ждёт, когда привезут грамоту из Киева от митрополита, чтоб провозгласить Настасьича собственным преемником. Надобно спасать отчий край и избавить родину от владыки, у которого туман в голове.
– Колдовство, - уверяла Ольга.
– Половецкая ведьма его охмурила. А иначе объяснить не могу. Сжечь ея, проклятую, на костре! А несносному бастардусу выколоть глаза!
Ростислав задавал вопрос:
– Надо ли устраивать бучу в столице или, обогнув город, двинуться к Тысменице и расправиться с князем там?
Святополк настаивал:
– Лучше разделиться: я захватываю Слепца и его наложницу, а одновременно Ольга и Феодор принуждают епископа Кирилла объявить Володимерку галицким правителем.
Вонифатьич кивал:
– Так вернее всего. Большинство боляр нас поддержат или, по крайней мере, тихо отсидятся. Пробил час! Дело всей моей жизни близко к завершению. Прах загубленного отца вопиет из могилки. Отомщу за него!
В целом постановили: выступить немедля, поутру 4 марта.
5
Что греха таить - Ярослав действительно потерял голову в Тысменице. Чувствовал себя молодым и счастливым, позабыл об угрозе переворота и витал в облаках. Сердце, как говорится, не камень, а тем более - его, любящее и доброе.
Вроде бы сначала он приехал охотиться. Но нежданно-негаданно поднялась метель, ветер дул ужасный, на аршин впереди ничего не видно, - о каком лесованье речь могла идти? Князь сидел в истобке своего дворца, грелся и играл в кости с сыном. Тот выигрывал, радовался, визжал. Вместе с ним радовался Трезорка, разгонял пыль хвостом и лизал хозяина в ухо. Где-то через час Осмомысл спросил:
– Мамка-то захаживает?
– Да, намедни была, провела со мною время от обеда до ужина.
– Ничего, здорова?
– Ой, такая красивая, как Царевна Лебедь!
У родителя пересохло во рту. Он налил себе пива из жбанчика, сделал несколько коротких
глотков. Мальчик произнёс:– А давай ея на завтра на обед позовём? Галицкий правитель насупился:
– Ни к чему. Не нужно.
– Ты не хочешь ея увидеть?
– Не хочу. Не знаю.
– И опять отпил.
– Может, опасаешься?
Брови у отца удивлённо вспрыгнули:
– Я? Чего?
– Что опять полюбишь ея. Как раньше. Помолчав, Ярослав ответил:
– Может, и боюсь.
– Что же в том дурного? Мы тогда будем вместе трое.
– Я не волен в сём. Галичане не поймут и осудят.
– Эка жалость! Что тебе до всех галичан?
– Я им князь. Я им как отец.
– Но допрежде отец ты мне. Кто тебе дороже?
– Так нельзя рассуждать. Долг превыше любви.
– Кто это сказал? Ничего на свете нет превыше любви. Осмомысл отрицательно покачал головой:
– Но моя любовь не освящена Богом.
– Бог благословляет любую любовь.
Искренне растрогавшись, он привлёк Олега к себе, обнял и прижал к сердцу. Нежно прошептал:
– Мальчик, мальчик мой! Ты, конечно, прав. Я и сам так всегда считал. Но обычаи и поверья сильнее нас. Мы не вольны действовать по свободному произволу. И тем более правящее семейство, на виду у всех. А ребёнок воскликнул с горечью:
– Что ж, давай, делай нас несчастными!..
– Посидел, насупившись, но потом его осенило: - Хочешь, бросим кости? Коли выйдет у меня больше, позовём маменьку обедать. Коли у тебя - то не позовём. Пусть решает жребий!
Рассмеявшись, родитель дал согласие:
– Хорошо, будь по-твоему.
– Кинул кубики с точками в бронзовый стаканчик, поболтал, потряс и выкатил на серебряное блюдце. Получилось вот что: два по шесть, третий - пять.
– Ох, семнадцать!
– приуныл парнишка.
– Мне не обыграть.
– Нет, попробуй.
Было видно, что сын волнуется: и мешал нетвёрдой рукой, и шептал над стаканчиком что-то заговорщицки, даже поплевал в него, - наконец накрыл блюдцем и перевернул. Поднял медленно.
Кубики лежали все тремя шестёрками.
Ярослав смутился, а Олег начал танцевать и хлопать в ладоши:
– Вышло, вышло! Бог помог! Ты не можешь теперь не выполнить!
И Трезорка прыгал вокруг него, ласково потявкивал. Князь проговорил:
– Ну, деваться некуда, надо приглашать.
– А в сердцах подумал: «Боже, что я делаю?» - Завтра же с утра пошлём человека.
Мальчик возликовал:
– Любо, любо! Тятенька, родной, дай мне руку твою облобызать.
– Будет, не дури. Коли хочешь - поцелуй в щёку.
– С удовольствием!
Накануне обеда Осмомысл одевался сам, сидя перед зеркалом (вычищенным до блеска серебром в ободке), подстригал усы и расчёсывал бороду, даже маленький прыщик выдавил на ноздре. Золотистой пилочкой правил ногти. За обшлаг рукава сунул изумруд. И, надев шапку с оторочкой, вышел.
В те далёкие времена все обедали рано - около полудня. Но метель пока что не прекращалась, света белого не хватало, и в большой пиршественной гриднице по углам горели светильники. У стола стояли Олег и Настасья. Мальчик улыбался широко и открыто, радуясь случившейся встрече, а зато внучка Чарга выглядела бледной, озабоченной, не решаясь глаз поднять. Сев на тронное место, галицкий владыка сказал: