Золотое руно (сборник)

– Поразительно, – восхитился я.

– Ваша правда, старина. А теперь осмотритесь как следует. Что вы видите?

– Да все то же, что и в тот ужасный день, когда вы якобы погибли: к водопаду ведут следы двух человек, но обратно никто не шел.

Возглас Холмса «вот именно!» посостязался с ревом водопада.

– Вам известно, что одни следы принадлежат мне, а другие англичанину в черном, этому сущему Наполеону криминального мира.

– Ну да.

– Увидев, что к водопаду ведут две цепочки следов, но ни одна не возвращается, вы подбежали к самой кромке и обнаружили… Что вы обнаружили, Ватсон?

– Следы борьбы на самом краю утеса, под которым бежал поток.

– И какой сделали вывод из увиденного?

– Вы и Мориарти полетели вниз, держа друг друга мертвой хваткой, и разбились.

– Превосходно, Ватсон! К такому же точно заключению пришел бы и я, если бы полагался на те наблюдения.

– К великому счастью, я оказался неправ.

– Так уж и неправы?

– Ну да… Ваше присутствие – подтверждение тому.

– Возможно, – улыбнулся краем рта Холмс. – Но я полагаю иначе. Подумайте, Ватсон! Вы побывали на месте события, поняли, что случилось, и три года – целых три года! – не сомневались в моей гибели. А ведь до того мы с вами десять лет были друзьями и коллегами. Да разве тот Холмс, которого вы знали, позволил бы вам скорбеть по нему так долго? Да разве тот Холмс не прислал бы весточку? Уж вы-то должны знать, что вам я доверяю почти как моему брату Майкрофту, которому я сказал: не будь тебя, мне пришлось бы раскрыть тайну своего существования Ватсону.

– Что ж, – буркнул я, – раз уж вы подняли эту тему, замечу: было немного обидно, пока вы не объяснили причину своего молчания.

– Ватсон, приятно сознавать, что ваши обиды сошли на нет. Но что, если вы избавились от них абсолютно без моей помощи?

– Как прикажете понимать?

– Вы получили несомненные доказательства моей смерти и, как подобает верному хроникеру, цветисто описали их в рассказе со столь подходящим названием «Последнее дело Холмса».

– Да, описал. Знали бы вы, чего мне стоили эти три слова.

– А когда отчет был опубликован в «Стрэнде», как отреагировали ваши читатели?

Припоминая, я покачал головой:

– Для меня это явилось настоящим сюрпризом. Я-то рассчитывал получить пару-тройку писем от незнакомых людей, со сдержанными соболезнованиями. Публика довольно тепло встречала истории о ваших подвигах, но чтобы обрушить на меня такую лавину гнева и возмущения… Читатели требовали новых приключений Шерлока Холмса.

– Каковую задачу, конечно же, вы сочли невыполнимой, поскольку видели, как я погиб.

– Именно так. Должен сказать, читатели вели себя весьма и весьма нетипично. Все это оставило глубокий отпечаток в моей душе.

– Но вскоре страсти улеглись, – подсказал Холмс.

– Вы же прекрасно знаете, что нет. Я вам описывал тот град письменных и устных претензий – он ничуть не ослабевал с годами. Пришлось даже порыться в памяти и изложить одно из ваших второстепенных дел – прежде я не считал его заслуживающим интереса. А читателям все мало! Но тут вдруг, к великому моему изумлению и восторгу…

– К великому вашему изумлению и восторгу, после трехлетнего отсутствия я очутился у вас кабинете, переодетый и загримированный, – если не ошибаюсь, изображал тогда малоимущего библиофила. И вскоре вы получили свежие материалы для хроник, и прежде всего – дело с участием печально известного полковника Себастьяна Морана и графа Рональда Адэра.

– Да, – кивнул я. – Ваше нежданное возвращение потрясло меня до глубины души.

– А давайте-ка, Ватсон, обдумаем случившееся четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года на Рейхенбахском водопаде. Вы, лично побывав на месте происшествия, получили доказательства гибели вашего покорного слуги, и вдобавок кромку того обрыва потом тщательно исследовали многочисленные специалисты – об этом вы тоже упомянули в «Последнем деле». Вывод был единодушен: мы с Мориарти расстались с жизнью на дне пропасти.

– И тем не менее вывод оказался ошибочным.

Холмс расплылся в хитрой улыбке.

– Нет, дорогой мой Ватсон. Он оказался неприемлемым… для ваших преданных читателей. Вот где кроется корень всех проблем. Давайте-ка вспомним кота Шрёдингера в глухом ящике. Мы с Мориарти как будто проделали одно и то же: дошли по тропинке до тупика и оставили на влажной почве следы. Из той ситуации у меня было лишь два выхода: либо выжить, либо умереть. До тех пор, пока кто-нибудь не увидел, как я возвращаюсь по дорожке, итог поединка оставался неизвестным. Я одновременно был и живым и мертвым, то есть представлял собой набор вероятностей. Когда же на месте события появились вы, этот набор вероятностей сократился до одного реального факта. Вы не увидели следов в обратном направлении, а это означало, что мы с Мориарти боролись, пока не сорвались и не рухнули в ледяную стремнину. Засвидетельствовав результаты схватки, вы исключили вторую альтернативу, вынудили событие прийти к единственному результату. Мой добрый друг, вы тем самым убили меня, я это говорю в самом прямом смысле.

У меня заколотилось сердце.

– Помилуйте, Холмс! Ничто в жизни не сделало меня счастливее, чем известие о вашем спасении.

– В этом, Ватсон, я нисколько не сомневаюсь, но тогда, четвертого мая, вы могли увидеть либо один результат, либо другой. Не оба одновременно. А увидев, вы сообщили о своих выводах. Сначала швейцарской полиции, потом репортеру из «Журналь де Женев», и, наконец, изложили подробный отчет на страницах «Стрэнда».

Я кивнул.

– Но Шрёдингер не учел кое-чего, когда задумывал свой эксперимент. Предположим, мы вскрыли ящик и обнаружили, что бедный кот испустил дух, и вы через некоторое время рассказали о том соседу, однако сосед наотрез отказывается верить: кот жив, и все тут! Что произойдет, если вы вернетесь и снова заглянете в ящик?

– Разумеется, увижу мертвого кота.

– Допустим. Но что, если тысячи, да что там, миллионы откажутся верить первому очевидцу? Что, если откажутся принимать его доказательства? А, Ватсон? Что тогда?

– Гм… Не знаю.

– Одним своим упрямством они переформируют реальность, вот что тогда случится, мой друг. Истина окажется подменена вымыслом. Они оживят кота. Паче того, они попытаются уверовать, что кот вовсе и не умирал.

– А дальше?

– А дальше мир, который прежде зиждился на твердой реальности, перейдет в состояние нерешенности, неопределенности; он «поплывет». Вы первый очевидец события на Рейхенбахском водопаде, ваше наблюдение должно было стать прецедентом. Но легендарная строптивость рода человеческого сыграла свою роль. Ватсон, это тупое упрямство, это нежелание верить в элементарное превратило наш мир в волновой фронт нереализованных вероятностей. Мы существуем в вероятностном потоке… весь мир существует в этом потоке, а по какой причине? Да из-за конфликта между тем наблюдением, которое было сделано вами, очевидцем, на Рейхенбахском водопаде, и тем, которое устроило бы мир.

– Холмс, все это слишком фантастично.

– Отбросьте все невозможное; то, что останется, – и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Этот постулат подводит нас к задаче, которую задал здешний аватар моего брата Майкрофта. То бишь к парадоксу Ферми. Где инопланетные существа?

– Хотите сказать, что вы разгадали головоломку?

– Да, Ватсон, я ее разгадал. Дело в способе поиска этих инопланетян, которым пользуется человечество.

– Беспроводная связь? Попытки подслушать чужую болтовню в эфире?

– Совершенно верно! А теперь ответьте, Ватсон: когда я воскрес из мертвых?

– В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого.

– А в котором году тот талантливый итальянец, Гульельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?

– Не вспомню, хоть убейте.

– В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Ватсон. Уже через год! И все то время, пока человечество пользуется радио, наш мир представляет собой нерешенную загадку! Неослабевающий волновой фронт вероятностей!