Золотой дождь

Безлюдные дороги навевают приятную тоску.

* * *

Двадцать третьего декабря я въезжаю в Мэдисон, штат Висконсин. Устраиваюсь в небольшом отеле, перекусываю в уютной забегаловке и брожу, как все нормальные люди, в центре города по магазинам. В конце концов есть на Рождество занятия, которыми нельзя пренебречь.

И вот я сижу на заиндевевшей скамье в парке, под ногами похрустывает свежий снег, а я слушаю, как веселый хор выводит рождественские песнопения. Никто в целом свете не знает, где меня искать – ни город, ни даже штат. Я упиваюсь свободой.

Отужинав и пропустив несколько рюмок в гостиничном баре, я звоню Максу Левбергу. Он возвратился в Мэдисон на постоянную должность профессора местного университета, которую давно занимал, а я примерно раз в месяц звонил ему, чтобы посоветоваться о том, о сем. Макс пригласил меня при случае навестить его. Я уже послал ему по почте копии всех самых важных бумаг, а также копии ходатайств, документов, представленных суду и протоколы допросов. Бандероль, отправленная экспресс-почтой, весила четырнадцать фунтов и обошлась нам почти в тридцать долларов. Дек дал «добро».

Узнав, что я уже в Мэдисоне, Макс не скрывает радости. Как и многие евреи, он не считает Рождество главным праздником, и буквально накануне сказал мне по телефону, что рождественские каникулы для него – идеальная пора для работы. Он объясняет мне, как лучше проехать.

На следующее утро в девять, когда я вхожу в здание юридического колледжа, на улице мороз – минус двенадцать. В вестибюле ни души, весь колледж словно вымер. Левберг ждет меня в кабинете, за чашкой горячего кофе. Примерно час я рассказываю ему о наших новостях, хотя дела юридического колледжа Мемфисского университета его не интересуют.

Кабинет его почти такой же, как в Мемфисе – завален всякой галиматьей, стены увешаны написанными от руки плакатами со всевозможными призывами. Все так же напоминает мусорную свалку. И сам профессор ничуть не изменился – те же взъерошенные волосы, торчащие во все стороны, полинялые джинсы, белые кроссовки. Сегодня на нем ещё и носки, но лишь потому, что на улице лежит снег. Он по-прежнему чрезмерен и кипуч.

Макс ведет меня по коридору к небольшой аудитории, посередине которой высится длинный стол. Отпирает своим ключом. На столе я вижу кипу документов, которые в свое время отправил ему по почте. Мы устраиваемся на стульях лицом друг к другу, и Макс наливает нам кофе из термоса. Он помнит, что до начала моего судебного процесса – полтора месяца.

– Они предлагали уладить дело без суда?

– Да. Уже несколько раз. До ста семидесяти пяти тысяч дошли, но моя клиентка отказывается наотрез.

– Довольно редкий случай, хотя лично меня это не удивляет.

– Почему?

– Потому что ты припер их к стенке, Руди. Им светит громкое разоблачение. Это одно из самых скандальных дел по обману клиентов, с которыми я сталкивался, а через мои руки их не одна сотня прошла.

– И это ещё не все, – говорю я, и рассказываю ему о том, как нам удалось обнаружить, что наш телефон прослушивается, и о причастности к этому Драммонда.

– Да, мне известны такие случаи, – кивает Макс. – Во Флориде, например, было нечто подобное. Правда, тогда адвокат истца проверил свои телефонные аппараты лишь по окончании процесса. Он заподозрил неладное, потому что адвокаты защиты всякий раз оказывались в курсе его следующих ходов и предвосхищали их. Но тут, черт побери, дело совсем другое.

– Наверное, они струсили, – предполагаю я.

– У них уже полные штаны, но это не должно тебя успокаивать. В Мемфисе они чувствуют себя как рыба в воде. В вашем округе компенсации за моральный ущерб вообще, по-моему, не присуждают.

– Так что вы предлагаете?

– Хватай деньги и сматывай удочки.

– Не могу. И не хочу. И моя клиентка не хочет.

– Что ж, пусть так. Тогда пора преподать этим молодцам урок. Где твой магнитофон? – Макс вскакивает со стула и возбужденно мечется по залу. На стене весит грифельная доска – профессор готов прочитать мне лекцию. Я достаю из портфеля магнитофон и ставлю на стол. Ручка и блокнот тоже наготове.

Макс с ходу берет быка за рога, и в течение часа я еле успеваю записывать, а заодно забрасываю его вопросами. Профессор вещает обо всем: о моих свидетелях, о свидетелях противника, о документах, о всевозможных тактических уловках. Он досконально изучил все присланные материалы по делу Блейков. Его мечта – пригвоздить «Прекрасный дар жизни» к позорному столбу.

– Главное прибереги напоследок, – добавляет профессор. – Я имею в виду последнюю видеозапись этого несчастного парнишки. Наверное, выглядел он прескверно.

– И даже хуже.

– Чудесно. Именно такой образ должен запечатлеться в мозгах присяжных. Если все пойдет по нашему плану, то свою часть ты свернешь за три дня.

– А потом что?

– Потом посмотришь, как они попытаются отвертеться. – Вдруг Макс умолкает, тянется через весь стол за какими-то бумагами и придвигает их ко мне.

– Что это?

– Новая форма страхового полиса «Прекрасного дара жизни», выданного прошлым месяцем одному из моих студентов. Я сам внес первый взнос, а в январе мы уже его аннулируем. Мне просто хотелось ознакомиться с их формулировками. Угадай, что отныне не покрывается страховкой в их компании? Вдобавок – выделено это жирным шрифтом.

– Трансплантация костного мозга.

– Любые виды трансплантации, включая костный мозг. Сохрани этот формуляр – предъявишь его на процессе. Поинтересуйся у директора, почему условия полиса изменили всего через несколько месяцев после того, как Блейки подали иск. И почему теперь особо подчеркивается, что трансплантация костного мозга не покрывается страховкой. И, если в полисе Блейков этот пункт не оговорен, то почему тогда они не выплатили страховую премию? Ты сразишь их наповал, Руди. Эх, жаль, черт возьми, что меня там не будет!

– Так приезжайте! – приглашаю я. Дорого бы я дал, чтобы рядом со мной был не только Дек, но и Левберг.

Макс не совсем согласен с моими комментариями по поводу переписки Блейков с «Прекрасным даром», и мы с головой погружаемся в документы. Я перетаскиваю в зал четыре картонных коробки, которые привез в багажнике, и к полудню аудитория напоминает мусорную свалку.

Энергия Макса заразительна. За обедом он читает мне первую из серии лекций о делопроизводстве в страховых компаниях. Поскольку данная отрасль исключена из системы федерального антимонопольного законодательства, методы бухгалтерского учета в ней свои. Почти любой дипломированный бухгалтер сломит голову при попытке разобраться в отчетности страховой компании. Впрочем, делается это специально, ибо никакая страховая компания не хочет, чтобы кто-то посторонний копался в её грязном белье. Однако Макс кое-что в их делишках смыслит.

Совокупные активы «Прекрасного дара жизни» тянут на четыреста, а то и на все пятьсот миллионов долларов; причем примерно половина спрятана в резервных фондах. Все это необходимо втолковать присяжным.

Я не осмеливаюсь даже предложить немыслимое – работать в самый разгар Рождества, – но Макс настроен решительно. Вдобавок жена его укатила в Нью-Йорк, к родителям. Делать ему без неё особенно нечего, и Макс всерьез собирается проштудировать оставшиеся картонки с документами.

Я исписываю его советами и размышлениями целиком три блокнота и вдобавок ещё полдюжины аудиокассет. Когда 25 декабря, уже в сгустившихся сумерках, Макс наконец считает, что мы сделали все, что могли, я падаю с ног от изнеможения. Макс помогает мне упаковать документы и отнести коробки к машине. Снег валит стеной.