Золотой Конвой. Дилогия
Шрифт:
– Зато солдаты от вас к нам бегут, - в английской форме.
– Рявкнул круглолицый.
– Привели в старину иноземцев. На тебе погоны русские, - а при мне честь! Русского офицера!
– Ты!.. Про честь!..
– Азначеев до крови закусил губу.
– К черту! В позицию!
– И правда. А то уши мерзнут.
Но сабельный бой не терпит горячей головы, поэтому Азанчеев выдохнул ярость, и подступая уже, холодно пообещал:
– Убью тебя. Встречу кого из 17го полка, - расскажу, что смысл с их мундира пятно.
– Не говори гоп...
– Ответил противник.
Азанчеев ударил первым.
Сабельный
– Соперники развалились на шаг в сторону.
– Может последний холодный бой?
– ухмыляясь спросил красный.
– Сабля умирает. Жалко.
– Божий суд.
– Вымолвил поручик.
– Кто победит, тот и прав.
Снова сошлись, раз-два-три-четыре!..
Грохнул выстрел, и в дерево рядом с головой Азанчеева вонзилась пуля. Оба противника замерли, машинально разорвали дистанцию, и посмотрели на звук. В нескольких десятках метрах тяжело дыша стоял солдат с красной лентой на папахе, и тяжело дыша передергивал затвор.
– Ах ты бес, дыхалку потерял...
– буркнул солдат, загоняя новый патрон.
– Держись краском! Щас я его!...
– Отставить Латкин!
– Гаркнул стоявший перед Азанчеевым, не выпуская его из вида.
– Ты почему здесь? Был сигнал сбора!
– Малость, поотстал, товарищ Резнов, - выдохнул солдат.
– Так чего, мне?..
– Догоняй наших, Латкин. Я здесь... приберу. Ты меня знаешь.
– Известное дело, - кивнул солдат.
– Разрешите?
– Бегом!
Латкин кинул, и развернувшись закосолапил к дороге.
'Даже честь не отдал, - подумал Азанчеев.
– Банда, одно слово... А ведь не уйдет этот Латкин. Сядет где-то рядом. И даже если я выиграю... Одна надежда - мазила. Но уж этого я всяко с собой заберу'.
– Готов?
– Хрипло спросил Азанчеев.
– Жду вас, поручик.
Дзынг-дзынг! Раз-два!..
Раз-два-три четыре!..
Клинок под грудиной сперва обжег чужим холодом, а потом растекся вспышкой непереносимой убийственной боли. Азанчеев выронил саблю. Змея в груди шевельнулась, и полотно клинка вышло из него, но лучше не стало. Азанчеев попятился, столкнулся спиной со стволом, и обламывая старые сучья, осел в снег. Все вокруг как-то перевернулось, будто он смотрел не своими глазами, слушал не своими ушами. Левая рука царапала по груди, пытаясь найти рану, остановить убегающую жизнь.
– Туше, - хмуро произнес краском Резнов, - и отсалютовал саблей. Перед глазами Азанчеева на миг снова встало училище, фехтовальный зал... Другое время, другая жизнь, когда после поединка, все уходили на своих ногах.
– Ку де метр...
– выдохнул Азанчеев.
– Ловко, краском...
– У вас было немного шансов, поручик, - пояснил Резнов, - я чемпион выпуска.
– Ну, тогда... вот тебе... приз...
Рука Азанчеева скользнула в правый карман
тулупа, и нашарив там, вышла наружу с маленьким жилеточным 'браунингом'. Рука Азанчеева почти не дрожала. Краском побледнел, лицо его вытянулось.Азанчеев махнул рукой, и пистолетик кувырком улетел в снег.
– Бери... Мне, теперь... вроде, ни к чему...
– Почему сразу не стрелял?
– подойдя, тихо спросил краском.
– А ты почему... своему солдату... стрелять... не дал?
– В Свою очередь спросил Азанчеев.
– Неловко было. Вроде как, у нас поединок.
– А я... сперва не успел... вынуть... А потом как ты с саблей встал, тоже... неловко... На свое мастерство... понадеялся...
Резнов помолчал.
– Подарок, возьми...
– Выдохнул Азанчеев, мотнув головой на пистолет.
– Не оставляй... Не хочу, замерзать... А самоубийство... грех.
– Хорошо, - кивнул Резнов.
– Папаху твою возьму. А то моя, черт знает куда закатилась.
– Кокарду только... оставь... Моего полка...
Краском Резнов кивнул, подошел, вытер со своей сабли кровь, о штаны Азанчеева. Выудил из сугроба жилеточный пистолетик. Разобрался, как он снимается с предохранителя, сунул в карман. Затем снял с Азанчеева папаху, и немного повозившись, скрутил с неё 'адамову голову. Знак он вложил Азанчееву в руку. Азанчеев не чувствовал холода непокрытой головой, и почти не чувствовал знак в руке. Он судорожно сцепил бесчувственную кисть, чтоб не потерять святыню. Резнов достал крохотный пистолет, щелкнул предохранителем.
– Готов?
– Спросил Резнов.
Азанчеев кивнул. Все темнело, Резнов плыл и растворялся. Перед глазами Азанчеева встал полковой сбор. Не те, - набитые в чуждую им форму 'скороспелы', жалкие подделки под оригинал. А кадровый состав, почти весь оставшийся на полях Великой Войны. Все были живы. Светило солнце, сияла парадная одежда, и оружие. Ветер развивал стяг. Полковой хор тянул: 'кто не знал, не слыхал, про гусар бессмертных?..'. Громыхнул вдалеке невесть откуда гром. Ветер взметнул полковое знамя, и оно бережно укрыло Азанчеева.
Будто мать-птица крылом.
***
Лежали цепью. После того как головной дозор упредил стрельбой, и не вернулся Гиммер распорядился свернуть в лес. Лошади трудно шли, пробираясь по снегу и старому ветровалу. Когда начало темнеть, конвою дали пройти вперед, и начали обустраивать ночевку, оставив позади заставу, Гиммер, Гущин, и Эфрон, Медлявский, Гарткевич, и взвод солдат-поводырей, легли в лесу. Если противник пошел по следу конвоя, он должен был выйти сюда. Темнело, лежать без движения было стыло, опытные солдаты растирались, ерзая в снегу. Погони не было.
– Черт бы драл эти шакельтоновские сапоги, - бурчал Гущин, осатанело покусывая ус.
– Стынут ноги.
– Я вам говорил, что валенки лучше, - отвечал Эфрон, поудобнее укладывая на импровизированный снежный бруствер свой пистолет-карабин.
– Все вас тянет на иностранное.
– Да ведь как хвалили... Говорили, создатель специально сделал их для полярных исследований...
– Это потому что он валенок не знал. Вот и приходилось ему вилкой суп хлебать, изобретать квадратное колесо... Не лежите просто так, шевелите пальцами ног. А то обморозите.