Золотой Конвой. Дилогия

– Приказ...
– Горячечно прошептал Гиммер.
– Приказы... не... обсуждаются... Штабс-капитан. Отдохнуть... затем. Сниматься с грузом... и идти... идти!

Медлявский закусил губу.

– Ладно, Клементий Максимыч. Мы только встали на стоянку. Время подумать у нас еще есть. Вы... отдыхайте пока.

Медлявский поправил сползшую с плеча Гиммера шубу, и встал.

– Докукин, - позвал он солдата.
– Следи за штаб-ротмистром. Я попрошу унтер-офицера Овчинникова потом прислать тебе смену, чтоб ты тоже отдохнул.

– Да я ничего, Ваше благородие,- отозвался Докукин.
– Дело привычное.

– Ну-ну. Как костер-то? Не травит тут, под сводом?

– Не-а, ваше благородие. Как оконца под потолком заново пробили, - все в них идет. Умные мужички эту крепость строили.

– Да уж, не дурнее нас. Ну так ты следи, Докукин.

– Есть, ваше благородие!

***

Медлявский вышел из старой казармы, где разместили Гиммера, подсвечивая фонарем прошел старым туннелем, и вышел наружу, во внутренний двор крепости. Дело шло к вечеру. Там пофыркивали освобожденные от груза лошади. У большого костра, в который пошли старые бревна от рухнувшего навеса и мертвые нижние ветви елок, грелись и готовили еду солдаты. Ворота загородили засекой из срубленного дерева. На старой стене караульные уже успели протоптать тропинки. Старая крепость снова ожила. Пусть и короткой, призрачной жизнью, на краткий срок стоянки.

Медлявский поднялся по расчищенному и подновленному ступенчатому склону вала к стене, и разминувшись с часовым, прошел к одной из башен. Там, разметав часть снегового заноса, и очистив место под не обрушившейся частью крыши, караулил прапорщик Эфрон. Тот повернул голову, заслышав шаги Медлявского.

– Ну как тут?
– Спросил Медлявский.

– Все тихо.
– Отозвался Эфрон.
– Хотя, видимость конечно не идеальная. Слишком много леса подобралось к стене.

– Такой лагерь лучше никакого.

– Правда.

– Но Краузе не зря ушел, - Медлявский посмотрел на дальнюю скалу, торчавшую примерно в полукилометре.
– Интересно, как он там? Мне перед ним неловко. Мы тут в тепле, а он...

Краузе ушел днем, вскоре после того как встали на стоянку. Он отпросился оседлать соседнюю скалу. Все-таки на данном участке она была главной доминантой, возвышающейся над лесом. С неё можно было издалека увидеть чужой стояночный костер. При этом, с неё был и неплохой вид на старую крепость. Когда крепость строили, такое соседство не было критичным. Но теперь, для снайперской винтовки Краузе, - крепость была в досягаемости. И если бы кто-то напал на стоянку, свой снайпер в тылу оказывался весьма полезен при обороне.

– Не беспокойтесь, Андрей Севастьяныч, - произнес Эфрон, прервав раздумья Медлявского.
– У Краузе феноменальная холодовая выносливость. Все-таки, -между нами, - какой-то из его немецких предков-поселенцев согрешил с местной самоедкой. Лежит сейчас, завернулся в шубу, снегом сверху присыпался. Вернется как всегда, будто в баньку попарится сходил.

– Да уж, - коротко улыбнулся Медлявский.
– Но меня больше волнует его моральное состояние.

– В каком роде?
– Удивился Эфрон.

– Перед тем как уйти на скалу, Краузе признался мне. Он узнал одного из красных, которые нас преследуют. Оказался его однокашник по училищу. Даже фамилию твердо помнит - некто Сенцов. Прапорщик закатал ему пулю в лоб.

– Может, обознался?
– Усомнился Эфрон.
– Игра нервов.

– Может... В любом случае, это его мучает. Когда Краузе рассказывал, у него были больные глаза. Видимо, они дружили...

Они помолчали.

– А что штаб-ротмистр?
– Спросил Эфрон.

– Гиммер плох. Впрочем, очнулся. Я с ним говорил. Но я даже не уверен, что он вполне понимает ситуацию. Моему предложению отказал. Порывается нести груз дальше.

– Самоубийство, - лаконично бросил Эфрон.

– Да. И почти гарантированная сдача груза врагам.

– Вам не надо слушать его.
– Решительно сказал Эфрон.
– Гиммер не в состоянии трезво оценить обстановку. Вы должны принять командование. При любом разбирательстве я буду вашим свидетелем, и разделю ответственность. Что думаете сами?

Медлявский задумался. Растворил пуговицу на полушубке, и сунув руку под полу, коснулся георгиевского креста на груди.

– Знаете, за что я получил 'георгия', Эфрон? И вот этот 'кольт'? И этот шрам, кстати... Они мне достались одновременно.

– Хм...
– Эфрон помедлил.
– Как-то не было случая спросить. Но раз вы сами завели разговор... Говорят, что в великую войну, вы чуть ли не в одиночку остановили полковую походную колонну австрияков. Правда?

– Нет.
– Медлявский покачал головой.
– Это была батальонная колонна. И мы их не остановили. Разве только замедлили. Ненадолго. Они раскатали нас, как скалка тесто.

– Медлявский помолчал, потер шрам.

– Я тогда был совсем сопляк. Служил в артиллерийском парке. Мы стояли в тылу, рядом с госпиталем. А австрийцы прорвали фронт. И получилось, что между госпиталем и ими - только лес. Поднялась, конечно, паника. Раненных грузили на подводы, а мне с горсткой солдат и добровольцев, дали приказ -задержать австрийцев сколько сможем. Там был один госпитальный раненный, Петр Дымов. Штабс-капитан, теперь я с ним уже сравнялся в звании... Он был опытный, сказал, что в лоб мы австрийцев не удержим. Предлагал завлечь их огнем, и отступая, отманивать от госпиталя. Но я боялся, что австрийцы не втянуться за нами, поэтому жестко оседлал дорогу, и дал бой. Мы продержались минут десять. Почти все там легли. Меня оглушило гранатой. А вскоре, наши части подошли, и встречным боем, заставили австрийцев отступить. Это был мой первый бой. И вот, за то, что я угробил почти всех солдат и офицеров, что пошли за мной, - мне дали 'Георгия'.

– А 'кольт'?
– Спросил Эфрон.
– Подарок?

– Нет.
– Медлявский машинально сжал рукоять - Это как раз кольт того самого, штабс-капитана. Дымова. Я взял, потому что ему он стал не нужен... Понимаете, Эфрон? Я выполнил приказ, разменял людей на награду. Но если б я тогда немного подумал, послушал этого Дымова, - я мог бы задержать австрияков дольше, а потерять людей -меньше. Дымов, Васильчиков... Я даже не знаю фамилий всех, кто там был. И кто там лёг.

– Не вините себя, Андрей Севастьяныч, это война. На ней гибнут.

– Да. Только вот, я больше не хочу выполнять приказы как попка. У меня голова не только чтоб кокарду носить. Я не хочу за просто так угробить вас, и солдат. Поэтому... Я захороню наш груз. И совесть моя будет спокойна.

***

Краузе лежал, удобно устроившись на каменистом скальном выступе. Холод не слишком его беспокоил, - спасибо длиннополой овечьей бурке, что он всегда возил с собой при коне, и сейчас взял с собой на скалу. Шитая из белой овечьей шерсти, здесь она была одновременно и обогревом, и укрытием. Одну её часть он расстелил на скале, второй накрылся, почти завернув себя в рулон. Вкупе с теплой одеждой, это защищало его от холода скалы.

Он оказался прав, - скала была прекрасным наблюдательным пунктом. Более того, когда-то и её использовали люди. Видимо - те, из покинутой крепости. Потому что, когда Краузе забрался на верх, он обнаружил явные, пусть и давние следы человеческих рук. Кто-то, долгим, упорным трудом, расчистил на скале наблюдательную площадку. Заглубил небольшую горную складку, превратив её в своеобразный каменный окоп на 'боевом гребне': Камень видно горячили костром, а потом обливая его водой. Следы создания, это неприметной снизу площадки, здесь были видны до сих пор. Заглубление до сих пор хранило на стенах следы сколов. И направленна эта площадка была как раз к старой крепости.... По прикидке Краузе, получалось, что где-то у вершины скалы, должны были быть и другие площадки, стерегущие другие стороны света. Но он не стал лазить вокруг вершины, довольствуясь тем, что сразу нашел подходящую ему позицию.