Золотой козленок
Шрифт:
Глава 20. Жульдя-Бандя спешно покидает место своего интеллектуального провала
С тем, чтобы незамедлительно покинуть место позора, странствующий ловелас остановил такси.
– Куда везти?
– поинтересовался таксист, видя растерянность пассажира.
– Куда-нибудь.
Водитель, трогаясь, настороженно посмотрел на странного молодого человека, пытаясь определить степень его вменяемости, поскольку «куда-нибудь» заказывают только влюблённые, на которых тот не походил, если только не был влюблён в самого себя.
– Деньги есть?
– таксист
Тот похлопал по карману брюк:
– Разве я похож на человека, у которого нет денег?!
Таксист, вдавив педаль газа, хихикнул:
– На прошлой неделе целый час возил одну бляндинку. Она мне: «Извините, я забыла дома сумочку». Ну и что с ней делать? «Что делать будем? – говорю. – Как будем рассчитываться?» Она тут же, на этом месте, - водитель кивнул в сторону пассажира, - снимает трусы…
Жульдя-Бандя, представив, что это происходило на том же сиденье, на котором находится сам, почувствовал лёгкое возбуждение.
– Ну и что?!
– заинтригованный развязкой, как домохозяйка, окунувшаяся в омут бразильских мыльных опер, он вполоборота повернулся к водителю.
– Отработала, - тот загадочно ухмылялся, ещё более интригуя пассажира.
Жульдя-Бандя ясно представил, как бедная блондинка, попавшая в столь щекотливую ситуацию, покрывшись румянцем стыдливости и конфуза, удовлетворяет потребности похотливого таксиста, который вряд ли смог бы завоевать её сердце силою интеллекта.
– Я её на Охтинский разлив отвёз… Она мне, - таксист хихикнул, ударив ладонью по рулевому колесу, - своими белоснежными ручками… машину… и снаружи, и внутри выдраила.
«Маньяк!» - с отвращением подумал Жульдя-Бандя и, не желая более дышать одним воздухом с извращенцем, потребовал: - Шеф, останови свой дирижабль. Совсем забыл. У меня сегодня лекция среди питомцев районного морга о вреде курения….
Глава 21. Наш неуёмный ловелас знакомится с художницей
Молодой человек осмотрелся в попытке выбрать дальнейший маршрут. С удивлением отметил, что находится в плену меланхоличных церквей, вознёсших свои золочёные купола в небо.
Направился в сторону Спасо-Преображенской. У врат святой обители выдал старухам, открывшим здесь свой крохотный, но надёжный бизнес, - Христа ради по пятёрке. Те, осыпая щедрого дядю благодарностями, на радостях запели на октаву выше: «Люди добрые, подайте Христа ради…» Исчерпав лимит благотворительности, наш герой отправился дальше.
Через пару кварталов наш странствующий Казанова оказался в Таврическом саду. На скамейке, слева от памятника Есенину, спекулируя внешностью, утвердилась девица, умело маскируя свой интерес к мужскому полу под сводами журнала «Живопись» со статуей обнажённого юноши из белого мрамора на глянцевой обложке.
Она была в газовой сорочке мышиного цвета с тонкими бретелями-спагетти, асимметричной юбке из тонкого габардина с высоким боковым разрезом и волнистым низом.
Как всякая современная молодая женщина, в надежде выделиться среди миллионов соотечественниц, ломая стереотипы, предлагала на обозрение представителей противоположного пола нечто экстраординарное: короткие чёрные волосы, обгрызенные
до самой макушки. Выше бровей - взбунтовавшийся чуб, что наводило на мысль, что та попала под газонокосилку. Узкое личико, тонкая линия бровей, неброский носик, вполне гармонирующий с пластичной фигуркой, нетронутые помадой губы и хитрые карие глазки не могли не привлечь внимания нашего странствующего женолюба, проще говоря - бабника.Совершенно очевидно, что интерес девицы к живописи - ширма, за которой кроется нечто плотское и приземлённое. Жульдя-Бандя с видом полного равнодушия подсел рядом, хотя пустующие поодаль скамейки компрометировали бычьи помыслы незнакомца.
Он стал разглядывать памятник Есенину в безнадёжной попытке припомнить хоть что-нибудь из творчества поэта, но ничего кроме «Шаганэ ты моя, Шаганэ», на ум не приходило.
Незнакомка, как патологоанатом на здравствующего, с холодным безразличием посмотрела на молодого человека, потом, слегка прищурившись, переместила взор на памятник:
– Похожи.
Перевернув страницу журнала, с деланным равнодушием принялась рассматривать сцену из библейского сюжета.
Жульдя-Бандя счёл схожесть великого поэта и сердцееда со скромным философом достаточной, чтобы придвинуться к незнакомке на расстояние, не позволяющее, однако, обвинить его в сексуальном домогательстве:
– А вы - художник?
Незнакомка покрутила головой и с торжествующей ухмылкой поправила:
– Художница.
– У меня папа тоже был художником. Рисовал портреты, - охотно ухватился за ниточку ловелас.
– Портреты не рисуют, а пишут!
– таинственная незнакомка победоносно вонзила в него наполненный сарказмом взгляд, что целиком отторгало всяческую таинственность.
Жульдя-Бандя виновато улыбался, силясь найти к ней подход, не сомневаясь нисколько в том, что этой птичке нужно немного дерзости.
– Оригинальный сюжет!
– Обыкновенный, - художница провела ладошкой по лощёной странице журнала, где на фоне пробивающегося в ущелье заката засыпала природа.
– Я имею в виду причёску. Она называется - Армагеддон?
– Она называется - Последний день Помпеи, - незнакомка хихикнула, слегка подбив тонкими длинными пальчиками волосы на макушке, дабы не допустить отступления от сюжета.
Жульдя-Бандя засмеялся - открыто, честно и непринуждённо, увлекая в свои объятия взгляд девицы.
– И что наша художница делает сегодня вечером?
– Ничего. Пока ещё не ваша, - уточнила она.
– Ничто - это эмбрион материи: постылое дитя материализма.
Девица, кокетливо вывернув головку, изучающе, с позиции человеческой самки, взглянула на незнакомца:
– Вообще-то, я не очень свободна, - двусмысленно намекнула художница.
После таких откровений, как правило, даже самые отъявленные сердцееды, дабы не тратить времени впустую, стараются «делать ноги».
Наш ловелас, однако, был не простым, а странствующим, а странствующим не пристало сдаваться.
– В груди моей больной местов свободных нет. Свобода – понятие многогранное. Только дурака можно убедить в том, что он свободен, - незнакомец ненавязчивой паузой отметил глубину мысли, заодно проверяя реакцию на неё художницы.