Золотой воскресник
Шрифт:
Серёга, не дослушав:
– …Нет, что вы! Старых-то никак забыть не можем.
– Если б ты знала, – сказал Леонид Бахнов, – как мне пришлось из-за тебя сражаться с корректором. Она хотела у тебя переменить все знаки препинания – на противоположные!
В 80-е годы художник Анатолий Орехов и Лёня Тишков отправились на заработки в Тюменскую область – расписывать детские сады. Толя был толстяком, решил худеть, да и вообще они старались поменьше тратиться. Письма шли очень долго, поэтому я им послала телеграмму: “Кампанию похудения одобряю
Им ее отдали на почте, они смотрят – одно слово заклеено. Что такое? Оторвали бумажку – а в слове “похудения” пропущена буква “д”.
Карикатурист Виталий Песков шагает по Цветному бульвару, а ему навстречу бывший сотрудник “Литературной газеты”, немного спившийся, в обеих руках авоськи с бутылками, брюки расстегнуты.
Виталий ему:
– Ты б хоть ширинку застегнул!
А тот развел руки в стороны и отвечает:
– Не на что!
Якову Акиму принесли телеграмму от Марка Соболя и Григория Граубина из Забайкалья, из города Красный Чакой:
“Пока еще глотка глотает пока еще зубы скрипят тчк”.
Дочь Якова Акима Ира зашла в Чите к писателю Григорию Граубину. Ее сопровождала церковная женщина, знавшая Граубина исключительно понаслышке и даже не мечтавшая очутиться у него в гостях. Обе они были поражены непритязательностью быта известного писателя на фоне его очевидного духовного богатства.
– Жилище Гоши, – сказала Ира, – можно было бы назвать приютом отшельника, все ветхое, полуразрушенное, – если бы не шкура питона, висевшая на стене и своим экзотическим видом нарушавшая представление о запредельной бедности простого читинца. Хотя церковные люди умеют скрывать эмоции, моя спутница не выдержала и выказала свое изумление. На что старик Граубин воскликнул горделиво: “Это я его убил!..”
Про Марка Соболя кто-то отозвался уважительно:
– Он хоть и старый был, но ухажёристый.
В нижнесергинский книжный магазин, к удивлению односельчан Лёни Тишкова, завезли книгу “Самоучитель стриптиза”, внизу помельче подзаголовок: “Стриптиз в домашних условиях”. Новенькое, с иголочки, глянцевое издание. А рядом на полке – выцветшая от времени, пожелтевшая брошюра: “Грибы у дома”.
– Вот как в разные времена манипулируют нашим сознанием! – заметил Тишков, глядя на это странное соседство.
Я рассказала Ковалю, что была на приеме у психотерапевта и мне установили два синдрома: синдром Отелло и синдром “перелетных птиц”.
– У вас, Юрий Осич, – спрашиваю, – нет ли подобных синдромов?
– “Перелетных птиц” – пожалуй, – ответил Коваль. – А вместо синдрома Отелло у меня синдром Дездемоны.
Яков Аким и Юрий Коваль после открытия “Книжкиной недели” пригласили нас с Бородицкой в ресторан под названием “НИЛ” (“Негодяи и Лизоблюды”, – Коваль расшифровал), вроде филиала Дубового зала Дома литераторов.
Сначала все было на широкую ногу: соленая форель, борщ, хаш, мы наелись, напились, а нам все подносят закуски, горячее на необъятных тарелках, графинчики с коньяком. В какой-то момент Юрий Осич заерзал и стал намекать, дескать, здесь
вообще-то все очень дорого. Но внезапно проголодался и заказал долму. Потом Бородицкая ушла. Мы пировали втроем. Тут пробил час расплаты и обнаружилось, что им не хватает. Я достаю кошелек.Яша – гордо:
– Я у Марины не возьму.
А Юра:
– Яш, ладно тебе, давай возьмем! Не будем ее обижать. Маринка – это же человек, а не девушка!..
Яков Лазаревич Аким поздравил дочь Иру с Рождеством. Она поблагодарила, но заметила:
– Хотелось бы, чтобы это поздравление было более осмысленным.
В доме ремонт, я упаковываю вещи, смотрю – у Лёни сумка какая-то подозрительная, интимного вида. Заглянула, а там пожелтевшие письма – пачки! Объятая ревностью, выудила одно, на конверте адрес: “Мурзилка”, “Чемоданчик”… Это были письма детей в редакцию про инопланетян.
– Какой тебе роскошный свитер Маринка связала! – сказала Дина Рубина Тишкову и спросила у меня: – А почему ты не свяжешь ему штаны? И пояс верности туда бы ввязала, опять же – от радикулита хорошо.
– Да пусть она скажет спасибо, – воскликнул Лёня, – что я ей в жизни доставил хотя бы мало-мальские страдания! А то вообще было бы не о чем писать!
Сергей Бархин пригласил на премьеру “Ромео и Джульетты” в Театр Станиславского и Немировича-Данченко. Ошеломленная сценографией Бархина, слонялась я в антракте по зрительному залу и вдруг увидела великого художника Михаила Шварцмана, “первого и последнего иерата на этой земле”.
– Ну, как вам спектакль? – спросил меня библейский царь, бородатый Мафусаил.
– Чует мое сердце, – говорю я, – ничем хорошим эта история не кончится.
Потом мне передали, что Шварцман сказал:
– Марина – это фиалка с корнями дуба.
Я даже не знала, как реагировать – обидеться или что?
– Во всяком случае, это лучше, чем дуб с корнями фиалки… – успокоил меня Лёня.
Серёжа Бархин в мастерской показывает свои земляные картины.
– Это из тех мест под Иерусалимом, где был слеплен первый человек… Это земля Умбрии, это – земля Помпеи…
Из разных мест, где рождались мифы, он привозил пакеты земли и покрывал ею холсты.
– Мне хочется, – объяснял, – чтобы, когда я умру, от меня что-нибудь осталось…
“Цыганский” писатель Ефим Друц:
– Вы когда-нибудь слышали пение цыган? Уверен, что никогда! Так я вам это устрою! У меня жена была цыганка, я кочевал с их табором. Вы должны прочитать пять моих книг – и вы все обо мне поймете. И позвоните мне.
– А в ваших жилах течет цыганская кровь? – спросила я, затрепетав.
– Ни капли! – вмешалась в разговор Ира Медведева. – Фима – просто еврей. И сколько можно доить одну корову? Там в вымени не осталось ни капли!
Подруга моего брата – про их одноклассницу:
– …Она может не смочь прийти на вечер выпускников. Ведь у нее восемь собак. Она была врачом, а потом стала экстрасенсом и поняла, что не в состоянии жить с людьми. Теперь живет с собаками. И она там не самая главная! Самая главная у них – одна большая и умная собака…