Зомби Апокалипсис

– И вы, Рут, – сказала она, поднимаясь, улыбаясь мне и ныряя в брошенную квартиру за своим балконом.

– Увидимся.

Дорогая Лаура.

Кен и Роджер ушли той ночью ограбить одно место близ Элефант и Касл. Это был большой старый дом, давно переделанный так, что получилась тьма трущобных квартирок, но, по слухам, там сохранилось много добра, припасенного или украденного еще до катастрофы: консервов, круп, книг (Кен очень тосковал без них), теплой одежды, алкоголя. Кен и Родж уже дважды уходили на дело и всегда отсутствовали больше часть ночи. В тот раз он предупредил меня, что может не вернуться до позднего утра.

Как я ненавидела, когда он уходил! Нет, я понимала, что это необходимо. Только благодаря этому мы могли надеяться заполучить кофе, и чай, и вино, и виски, и туалетную бумагу – предметы роскоши, одним словом. Но за него я боялась меньше. Когда подступала ночь, было страшнее. Я слыхала то, чего нет. Нет, что-то все-таки было – но это были крысы, всего лишь крысы. Жена Роджа ладила с ними. Она сказала мне: «Как мило, что зверьки выбрали себе место рядом со мной и моими мальчиками». Они никогда не звали меня к себе, да я бы и не пошла. Они люди доброжелательные, но очень ограниченные и шумные. И слишком часто употребляли слово на «Н» [37] – утверждая, что ничего «такого» не имеют в виду, но господи – до чего же это противно. Так что я осталась у себя наверху и попыталась уснуть в пустой угольно-черной – спасибо самодельным оконным ставням – тьме, к которой уже успела привыкнуть.

37

Имеется в виду слово «негр», или же «ниггер».

Жена Роджа сама пришла ко мне на следующий день. Было два часа.

– Он не вернулся. А твой Кен?

– Нет, – сказала я. – Но Кен предупредил, что они будут поздно.

– Родж обещал, что они придут к одиннадцати утра. Он никогда не ошибался, мой Роджер.

Она не осталась, а спустилась к себе.

Позже, когда уже начало темнеть, я услышала ее рыдания и крики – у нее была истерика. Ночью мальчики вышли на поиски отца. Так его и не нашли.

И он не вернулся, никогда. Я имею в виду – ни он, ни то существо, которым он мог стать – да и, вероятно, стал. Что странно, поскольку, судя по тому, что я слышала, они обладают в некотором роде инстинктом возвращения домой. Что заставляет меня предположить, что они все-таки способны как-то мыслить. Что-то остается в извилинах их разлагающихся, уже не человеческих мозгов. Какая-то память, одинокая тяга к тем, кем были они даже когда они становятся шаркающими развалинами с вырванными из тел кусками, с обнажившимися, порой вываливающимися внутренними органами, с гниющими в глазницах глазами, со свисающими до самого подбородка языками.

Вот как

Вот как

Он

Кен

Вот

Вот таким он вернулся.

Тогда

я еще иногда открывала

дверь, даже спускалась на этаж передать что-нибудь Роджу. Прошла ночь, прошел следующий день, и я поняла.

Я не плакала. Я только шагала взад и вперед. Я не могла есть. Я выпила целую бутылку воды из какого-то шотландского источника. А потом три стакана вина за полчаса, и меня вырвало. Какое расточительство.

Потом я спустилась к семье Роджа, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, хотя знала, что нет, и их таки не было, и с трудом притащилась к себе. Доела какие-то зачерствевшие крекеры. В голове крутилась ужасная мысль о том, насколько дольше я смогу растянуть запасы, если мне предстоит уничтожать их одной. И еще более ужасная о том, что пополнить их будет уже невозможно. Кен, хотя к тому времени ему было под семьдесят, оставался сильным и вполне бодрым. Моя же бодрость иссякла на цифре 61. Спина, колени – все не сгибалось, все болело. Возиться по дому – вот и все, что я могла – могу. Определенно дряхлой старушенции Рут не одолеть десять лестничных пролетов вниз, не обшарить все вокруг по-быстрому, но осторожно, в поисках чего-нибудь стоящего, и не втащить ничего, даже себя, на десять пролетов вверх, в квартиру.

Я захлопнула дверь и заперлась. Дверь мы уже укрепили, обили железными листами – панелями от старых стиральных машин и всем таким прочим. Поверх заколоченного ящика для писем Родж приварил стальную пластину.

Была середина ночи. Точное время не скажу. Чернота угольная. Я уснула в кресле.

И тут что-то снаружи.

Как я уже говорила, они не стучат. Насколько мне известно, но, ради бога, мне ведь известно только то, что рассказывали Родж и Кен.

И Кен. Он не постучал.

Это было как маленький слон, возможно спотыкающийся, шаркающий, колотящийся о дверь всем телом, словно случайно.

Или не слон. Вообще не что-то живое. Что-то противоположное живому. Восставшее?

Шлепок и удар, шарканье, и шорох, и удар. Снова и снова. Как ставня или дверь на ветру. Но шумел не ветер.

Я знала, что там, кто там. Оно не уйдет. Возможно, оно обладает сверхсилой, оно больше не боится боли, им движет только слепая тяга к дому.

Я не любила его. Не любила его уже многие годы, если я вообще когда-нибудь любила его, может, и не любила никогда, но я знала: он там, и думала, что он – оно – ломится в дверь и в конце концов ему, наверное, удастся вломиться.

Он научил меня, как этим пользоваться. Мне казалось, это трудно – он был таким нетерпеливым, – но потом я поняла общий принцип. Я говорю о маленьком пистолете, который Кен принес еще в начале мая, вместе с патронами. Он чистил его и держал заряженным, как и все остальное оружие и ножи, которые доставали они с Роджем во время своих вылазок. Пистолет лежал в шкатулке: с прерафаэлитской нимфой на крышке.

Я знала, что должна открыть дверь

Я была, словно в трансе

Я помню все так отчетливо, словно

Я видела все откуда-то сверху

Я подошла к двери с заряженным пистолетом

Я осторожно открыла дверь

Я почувствовала

Я почувствовала запах смерти

Я почувствовала

Я увидела

это

Я подняла пистолет, когда оно качнулось вперед

Я ткнула дулом прямо в его левый глаз

Я нажала на курок нажала курок нажала

Раздался страшный треск. Ни взрыв, ни выстрел. Безумный треск, словно сломалась кость, и мгновенное влажное эхо, и все внутри головы Кена, под его волосами, по-прежнему густыми и блестящими, все ткани, и кровь, и маленькие такие кусочки-брызги, точно крошки черствого крекера, все вырвалось наружу и ударилось о противоположную стену.