«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)

Ехать на ночь глядя смысла не было, и мы раскинули палатки уже на этом берегу…

Одни (2002 год, 20 июня)

А на следующий день нас с Алексеем все бросили и уехали вперед. После егерского поста, на котором нас пропустили, даже не проверяя пропуска, начался перевал.

Дорога была местами размыта, и я все больше и больше стала отставать. Вперед я ехала на чистом упрямстве. Я падала снова и снова. Поднять «Урал» я не могла, Алексею приходилось останавливаться на подъеме, помогать мне поднимать мотоцикл.

Он ждал, когда я тронусь с места, а потом сам с огромным трудом съезжал.

Груженый Гиперболоид буксовал, склон становился все круче, и с каждым разом вероятность того, что движок не вытянет, и «Урал» просто не стронется с места, возрастала. Мне было жалко Алексея — он не мог смотреть, как я падаю, каждый раз его сердце готово было разорваться. Он кричал на меня страшными словами, а я не понимала, чего он от меня хочет. Я изо всех сил ворочала рулем, я балансировала на колее и на промоинах, и если не могла удержать заваливающийся мотоцикл, то тут уж моей вины было маловато — он, зараза, был тяжелый!

— Это полный абзац! — сказал Алексей в отчаянии, когда я в очередной раз кувырком летела по дороге, — Ты убьешься, и я себе этого никогда не прощу! Давай, на мотоцикл сядет Будаев, он обещал помочь.

— Ни за что!

Он задыхался от усталости, мой маленький, но самый настоящий лев, он был по-настоящему храбрым и сильным, но он ничего не мог с собой поделать — ему было больно смотреть, как я падаю.

Я не знаю, насколько мы отставали от других — на пять, на десять, на пятнадцать минут. Каждый раз, когда мы их догоняли, они замолкали и с видом — ну, опять эти неудачники приперлись! — поджидали нас. Для меня настоящей пыткой была даже не дорога, а вот эта молчаливая ненависть. Прошли те времена, когда я могла с удовольствием, и даже с увлечением конфликтовать. Надоело мне это… Мира хочется.

Теперь Будаев торопился к следующему броду через Баргузин, который находился на восемьдесят первом километре. Я уже никуда не торопилась — у меня хватало ума понять, что мы влипли, что дорога назад отрезана, и что нужно беречь силы.

Теперь уж беги — не беги, а все триста восемьдесят километров до Куморы нам придется проползти. Кажется, я получила то, что хотела. Вот только почему я этому не рада? Я слизывала с губ капли дождя — хотелось пить, но тут это — настоящая роскошь, надо ждать привала. После перевала дорога шла словно по шиферному листу — вверх-вниз, вверх-вниз. Там, где низ, — там грязь и лужи, там, где верх, ненамного посуше. Это уже не песок — это желтая глина. Эта рифленая желтая полоса уходила вдаль, а кругом царило абсолютное безмолвие тайги. Даже птиц не было. Только дождь шуршал по листве придорожных кустов. Когда наши мотоциклы одновременно глохли, я это отчетливо слышала.

В остальное время я не слышала ничего, кроме шума двигателей и крика Алексея:

— Не тормози! Не тормози, я кому говорю? Нельзя останавливаться здесь, понимаешь?

Нельзя! Упала? А я что говорил? Давай… Давай помогу…

Я не знаю, почему я решила, что этот путь можно проделать на «Урале»? Сейчас здесь пройдет не всякий вездеход… Ну, а уж то, что мы попали в сезон дождей, — это просто рок. И ничего с этим не поделаешь. Надо терпеть…

Я не знаю, до каких пор я бы так ехала. Ехала и падала, ехала и падала… Но через десять километров Алексей ссадил меня с мотоцикла, железными аргументами подкрепив свое решение:

— Мы не можем так сильно отставать от них. Ну, одиночку мы еще из грязи выдерем, а что будет, если застряну я? Нам останется только лечь и помереть у мотоцикла.

Ты же видишь, они возвращаться не будут…

Это была катастрофа… Я закусила губу и долго смотрела на дорогу. Вот позор-то…

Мне хотелось провалиться сквозь грязь и скалы, и чтобы никто никогда не видел моего позора. Я отвернулась… Мне даже возразить ему было нечего. Я уже поняла, что они, в самом деле, не будут мне помогать. А зачем?..

Пока мы ехали до остальных, я как-то пыталась примириться с мыслью, что мне уготована судьба «нажопника». Ну, да, говорят, в таких случаях очень помогает думать о судьбе команды и так далее. Ни черта это не помогает! Хотя, может, это и правильно… Или все же неправильно? А?

На остановке перед какой-то небольшой речушкой, пока все стояли и отдыхали, Алексей пошел переговорить с Будаевым. Произошла рокировка: Будаев сел за руль Гиперболоида, Алексей — на Щенка, а Юрка повел отцовский «Урал». А я… Я тихо, как мышка, села на заднее сиденье Гиперболоида и сразу же прокляла все на свете, потому что все словно договорилось свести меня с ума: на запаску мотоцикла были привязаны жесткие, скрученные трубочкой коврики, которые при каждом движении мотоцикла сильно били меня в плечо, в одно и то же место, и через пятнадцать минут боль стала невыносимой. Во-вторых, я сразу же поняла, почему они едут так резво — они не умеют по-другому.

Оказывается, Алексей всегда ездил неспешно и степенно, это вполне соответствует его неторопливому нраву. Все эти годы он и меня приучал не торопиться, думать, куда и как едешь. Я рвалась вперед, чтобы быстрее приехать из пункта А в пункт Б, а он мне все время доказывал, что главное в путешествии — само путешествие, и надо не нестись сломя голову, нужно наслаждаться каждым моментом. Будаев же и на «Урале» ехал, как «Иже» — откручивал ручку газа, резво набирал скорость, резко тормозил, так что я валилась на него, и опять откручивал газ…

Ехать с Будаевым оказалось намного страшнее, чем ехать самой, Гиперболоид скакал на валунах, потом вдруг проваливался куда-то вниз, так, что у меня вдруг сжималось что-то под ложечкой, потом вдруг его закладывало в поворот, и коляска повисала в воздухе, опрокидываясь на меня, и как бы норовя накрыть сверху…

Я машинально упиралась ногой в осыпающуюся каменистую землю, и в один прекрасный момент, нога, моя многострадальная нога, попала между камнем и подножкой мотоцикла. Хряп… Я стиснула зубы и молча, про себя, ругалась последними словами.

Кажется, нога цела. Опять цела!

А ведь надо было признаться, что он хорошо водит мотоцикл. Он даже красив — горбоносый, загорелый профиль, абсолютно прямая спина — он похож на бронзоволикого индейца. Вот только за что же он так не уважает нас?

Алексей ехал следом, он снова был замыкающим, я оглядывалась назад, и видела, что он не отставал, Щенок буровил по обочине, неторопливо греб в грязи, выскакивал на пригорки и послушно скакал на камнях…

Все силы уходили на то, чтоб удержаться в седле, наконец, на более менее ровном месте я решилась осмотреться. Мы поднимались все выше и выше, и прямо на глазах местность преображалась — исчезли сосны и кедры, лес поменялся — деревья стали ниже, а травы — больше. Мы проехали через какие-то символические, покосившиеся черные ворота и перед нами раскинулась небольшая равнина. Вдалеке стоял домик, и даже паслись кони. Ряд зеленоватых, поросших леском сопок уходил вдаль, на их плечах лежали клочья тумана. Было холодно и неприютно, небо затянуло облаками.

Снова стало накрапывать… Мы постояли, покурили, и тронулись дальше.

Через полчаса мы подъехали к какой-то небольшой речке, на штурм которой ушло минут сорок. Алексей на Щенке первым кинулся вброд и четко нашел тот единственный верный путь, который привел на другой берег. Следом за ним поехали другие. Мне оставалось, как клуше, стоять не бережку и смотреть, как ребята с разбегу бросались в воду. Переправа прошла без осложнений, буксовали только на том берегу — дорога там размешана, а на обочине — торф.