Зов Оз-моры

– Чего с ней?

– На деревню ногайцы напали. Я с ними бился, а её поймали и отлупили по животу. Вон казак сидит в санях, не даст соврать.

– Угу, – промычал Фома.

– Чего бучишь, ежели бабе хреново?! – заорал на него Василий. – Вези её поскорей в караульную избу!

Он запрыгнул на сани, чтобы указать казаку путь. Тот натянул поводья.

– У нас тут две караульные избы, – по пути пояснил Поротая Ноздря. – В одной аманатская казёнка[1], а в другой чистенько и нет никого, окромя сторожа. Я его домой отправлю, а тебя с женой там поселю. Сторожить будешь. Так служба твоя и начнётся.

Возле избы Фома нехотя соскочил с саней и помог Денису спустить Варвару.

– О Боже! – вскрикнул он, посмотрев на её ноги.

Кровь уже окрасила низ Варвариного панара, а теперь текла по ляжкам на онучи. Варвара стонала и в отчаянии трясла непокрытой головой: её панга осталась в бане оз-авы.

В избе Василий кинул на скамью старый дырявый кафтан.

– Ложи, Денис, бабу сюда, на койник! – распорядился он. – Задери ей платье, чтоб совсем не окровенело. А ты… – он сурово посмотрел на Фому. – Айда за знахаркой. Чтоб одна нога тут, а другая там!

Фома побежал за бабкой. Денис тем временем сходил к саням, взял завёрнутое в рогожу оружие, мешок и ларец.

– Вот и весь мой скарб, – сказал он, вернувшись в избу Василия. – Много места не займёт.

– Чего ж так мало-то? – покачал головой тот.

– Сгорела моя изба.

– Ах, вот почему вы подались в Тонбов! Ложи всё в подпечек. Оттоль не пропадёт. А что у тебя там завёрнуто? – заговорщически улыбнулся Поротая Ноздря.

– Две сабли, пищаль… – начал перечислять Денис.

– Оооо! – восхитился Василий. – Прирождённый боец! Всё имущество сгорело, а оружие целёхонько. Когда записываться будешь, никому о нём не говори. Тебе дадут два рубля на пищаль. Оставь себе монетки, пригодятся.

– Ещё рогатина и пешня у меня в санях лежат. Кстати, куда их ставить?

– Сани? Под навес, – ответил Поротая Ноздря. – А жеребца в конюшню. Свободное стойло здесь имеется. Пусть конёк там постоит, покуда деньги на дворовую селитьбу не получишь.

– Много мне полагается?

– Кому дают шесть, кому семь рублей. Я о семи похлопочу. Ещё жалование положат. На первых порах три рубля с полтиной. Ну, и землицу получишь.

– Никогда не пахал землю.

– А чем же ты занимался раньше? – заинтересовался Василий.

– Железо ковал, – Денис решил не говорить всю правду. – Светцы, петли дверные, полосы для сундуков…

– В Тонбове кузнецов хватает, – усмехнулся Василий. – Здесь тебе лучше другим делом заняться. Мёдом… Тише! Бабка…

Не успел Денис спрятать оружие в подпечек, как в избу вбежала и старушка. Крохотная, суетливая. С личиком, как пасхальное яичко, и прилипшей к нему угодливой улыбкой… Денис дал ей пять копеек задатка и подвёл к жене.

– Вот, вся в огне. И нутроба болит.

Бабка наклонилась над Варварой и осмотрела её живот, потом распрямилась и заахала:

– Да у тебя там сплошной синяк, дочка! Чего же стряслось-то с тобой?

– Били меня по животу, бабаня. Ногами били.

Знахарка опять ахнула.

– Вот изверги! А таперьча, дочка, дай пещерку твою поглядеть.

Варвара послушно раздвинула испачканные кровью ноги.

– Печаль у тебя, дочка! – прощебетала бабка. – Выкидыш будет.

– Знаю, бабаня, – простонала Варвара.

– Не горюй дюже, дочка. Баба ты ядрёная, ещё не раз понесёшь.

Знахарка вытащила из дорожного мешка деревянную баклажку и посмотрела на Василия.

– Дай корец, хозяин!

Тот принёс знахарке ковшик. Старушка влила в него какую-то мутную жидкость и протянула больной.

– Пей!

Варвара отхлебнула лекарство, но тут же выплюнула и скривила лицо.

– Не плюйся, дочка! – укоризненно покачала головой бабка. – Енто настой пороху. Пей, чтоб плод из нутробы поскорей выскочил.

– Пороху[2]? – пропищала Варвара. – Я что, ружьё? Или пушка? Не буду я твоё зелье пить. У тебя… эээ… ведь-авань панчф… эээ… русалкина цветка нету?

– Где ж одолень-траву взять-то? – запричитала знахарка. – Зима на дворе.

– Сухой нету, бабаня?

– Не слыхала, чтоб русалкиным цветком плод выгоняли.

– Я сама людей врачую. И мама была лекаршей. Разбираюсь в травах. Порох пить не стану. Ищи русалкин цветок.

«Эка хварья заковыристая!» – мысленно выругалась знахарка, но всё-таки побежала домой за сушёной водяной лилией.

Пока её не было, Василий спросил Дениса:

– Тебя казаки-то не звали к ним записаться?

– Приглашали, но я пришёл к тебе.

– Верно поступил. Стрельцом служить выгодней, особливо под моим началом. Поблажек же ж больше, нежели у казаков. Нам даже ж хлебное вино варить дозволяется. К праздникам. А кто умеет, скажем, горшки лепить, тот может продавать их на торге и десятинный сбор не платить. Но я-то думаю, нам с тобой сподручней заняться мёдом: у мордвы брать и в Тонбов возить. Твоя жёнка ведь лопочет по-ихнему?

– Как же нет? Она ж мордовка.

– Ну, вот! Ездить за медком начнём. Товарищами торговыми станем. Ежели чего, я тебя всегда прикрою. Биться тоже вмистях будем. Видел тебя в бою. Сколько ты злокоманов-то угомонил?

– Летось двух татар бердышом зарубил и одного застрелил, – начал рассказывать Денис. – А ещё юнцом дрался с запорожским черкасом. Убил я того казака отцовской саблей. Ну, вот и ногайца ныне обезглавил. Пятерых, значит, отправил на тот свет.

– С таким-то списком у нас в сыны боярские верстают, не то что в стрельцы записывают, – восторженно заулыбался Василий. – Берём с грабушками!

– Это не всё! – вдруг тихо простонала Варвара. – Ещё козловских то ли двух, то ли трёх…

«Кто ж тебя за язык тянул? Вот дура!» – выругался в усы Денис. Однако слово не вернёшь: Поротая Ноздря всё услышал.

– Каких ещё козловских? – насторожился он. – Неужто людей Путилы Борисовича?

– Неужто… – процедил Денис.

– Ну, это тебе не зачтётся в подвиги, – сказал Василий. – Со стрельцами о том не гутарь, но мне расскажи. Опосля…

Тут вернулась бабка с сухими цветами водяной лилии, заварила их кипятком, чуть остудила снадобье и дала Варваре.