Зов Оз-моры
Шрифт:
Варвара обрадовалась, когда вошёл Денис и выложил перед ней ворох одежды.
– Ты теперь стрелецкая жена, душа моя! – сказал он. – Глянь-ка на свои обновки!
– Вот счастье-то! – горько усмехнулась Варвара.
– С чего ты такая унывная? Печалишься, что я тебя из Вирь-ати увёз?
– Да нет… – вздохнула Варвара. – Всё я разумею. Нельзя было там оставаться. Инжаня добра нам желала, думала врагов наших ослабить, а вышло наоборот. Полдеревни на меня окрысилось. Поживи она ещё немножко, глядишь, всё бы и утряслось… но её кулома забрала в Тона ши…
– Не унывай, голубка моя! Ну, не стала ты оз-авой…
– Экий ты ретивый! Уж и записаться успел, и серебро получить, и на торг сходить…
– И с древоделами договорился, – добавил Денис. – Изутра они начнут избу нам рубить. Пятистенку.
– Зимой? – изумлённо подняла брови Варвара.
– А чего тянуть-то? Не век же здесь жить. Ежели сейчас сруб поставим, то весной заселимся.
– Не поплывёт наша изба по весне-то? Древоделам лишь бы серебро срубить…
– Изутра погутарим с ними. Хошь, отвезу тебя к ним на санях?
– Изба далече возводится?
– Шагов пятьсот будет, не больше.
– Я уже малость окрепла. Дойду сама. Не буду смешить людей, а то скажут: эка боярыня в слободе объявилась…
Спать в этот вечер супруги легли рано, и обоих сразу же сморил сон. Дениса – от усталости: столько дел переделал! Варвара же просто была слаба, она ещё не оправилась после выкидыша. Едва сомкнув веки, она увидела молодую прекрасную роженицу с серебристыми волосами.
– ---
[1]Аманатская казёнка – тюрьма для заложников и пленников.
[2] Аборты с помощью настойки пороха практиковались на самом. Трудно сказать, насколько эта практика была успешной.
[3] Стрельцы тогда часто пристраивали своих детей «барабанщиками малыми робятами».
Глава 35. Божественная роженица
Воды у Ведь-авы отошли под утро.
– Буду рожать, как здешние эрзянки, – оправившись после боли, шепнула она Мине.
У богини воды и вправду не было выбора: она не могла отправиться в свой родной мир, ведь для этого ей надо было умереть, а значит, потерять долгожданного ребёнка.
Мина сразу позвал Вирь-аву, которая по ночам дежурила возле их покоев. Дева леса приказала духам деревьев поскорее истопить баню, собрать бортный мёд и целебные растения: богову слёзку, приворот, ягоды можжевельника и малины…
Пока пар был ещё горячим, Мина и Вирь-ава попотели и отхлестали друг друга можжевёловыми вениками, затем вымыли парильню, заварили травы в толстостенном липовом паре и вернулись в избу. Вернувшись в избу, они взяли под локотки Ведь-аву, привели в предбанник, раздели догола и усадили на кадку, из глубины которой поднимался лечебный пар. Набросив две шубы на плечи подруги и оставив мужа роженицы на дежурстве, Дева леса побежала за сельской повитухой – эйдень-авой.
Мина растерянно склонился над женой, воющей в схватках. Он не знал, как принимать роды, и очень боялся, что повивальная бабка опоздает, а потому очень обрадовался, услышав через окошко старческий голос.
– Принеси-ка мне тяльме! Непременно берёзовый.
Это повитуха отдала приказ богине леса. «Ой, что сейчас будет, что будет! Не знает глупая бабка, с кем говорит!» – с ужасом подумал Мина. Однако ничего страшного не произошло. Вирь-ава покорно сбегала в баню за веником.
Неразборчиво нашёптывая какое-то заклятье, эйдень-ава схватила тяльме и, волоча его по земле, три раза обошла баню.
– Круг надо очертить, чтобы в парильню не проникла нечистая сила, – сказала повитуха лесной богине и, встав на пороге, принялась петь шкай мору в честь Ведь-авы. Она громко просить богиню воды помочь роженице поскорее освободиться от бремени. Ведь-ава, услышав её, засмеялась, хотя и мучилась в этот миг от резкой боли.
– Чего это ты, Марё? – полюбопытствовала эйдень-ава.
– Когда смеёшься, легче судорогу терпеть, – ответила Дева воды.
– Распарила паду? – спросила повитуха. – Теперь иди в парилку и ложись на полок.
В парильне было сыро, тесно и тепло, как в материнской утробе. Утренний свет едва пробивался через закопчённое и запотевшее слюдяное окошко. Липовые доски полока, которые были такими свежими и белыми девять месяцев назад, потемнели и местами потрескались. Вирь-ава бросила на них шубы, накрыла их простынёй и уложила Деву воды.
Эйдень-ава вошла в парильню с большим мешком, наполненным сухим хмелем. Она сняла с роженицы крест, кольца и серьги и расплетала ей косы. Встав над Ведь-авой, она начала вытряхивать из мешка ароматные лёгкие шишечки, разминать их пальцами и подбрасывать под потолок, приговаривая: «Ливтяк кода комоля! Ливтяк кода комоля!»[1].
Лёгкие, как пушинки, лепестки хмеля полетели по пространству парилки, покрыли толстым ровным слоем деревянный пол, осели на теле роженицы, на головах и плечах Мины, Вирь-авы и повитухи.
Разбросав весь хмель, эйдень-ава приказала Мине встать возле полока, а роженице спуститься на пол и три раза проползти между ног мужа.
– Тяжело? – спросила повивальная бабка. – Терпи! Легче будешь рожать, девочка.
Богиня воды безропотно выполнила все пожелания повитухи и вся в поту вновь забралась на полок. Не успев отдышаться, она закричала от нестерпимой боли...
– Мальчик! – засвидетельствовала эйдень-ава, приняв роды. – Как назовёте?
– Никитой! – ответил Мина. – Марё уже всё решила…
Как только повивальная бабка вышла, Ведь-ава тихо прошептала:
– Этот малец ослабит трёхглавое чудище.
– Не Святую ли Троицу ты так называешь? – испугался Мина.
– Ну что ты! – лукаво улыбнулась ему Ведь-ава. – Разве я могу так богохульствовать? Под венец я пошла как верующая христианка. Никиту же мы нацелим на церковное служение…