Звезда Аделаида - 2

Вдруг на краю лагеря, самом близком к становищу х`васынскх`, куда даже дозорного не поставили - опасно излишне - увидел - трава помята так, словно лежит там тело.

Северус!

В поменявшей цвет тунике своей, ладной, теперь тёмно-бурой, а не чёрной, как прежде была, с серебристыми, блистающими краями и по подолу и по горловине… Боги милосердные и грозные! Вся его туника в крови, своей ли? Вряд ли - вот же он, живой, поднимается и стоит, как всегда, прямо, и дым идёт из его рта и носа. А-а, ароматные трубочки, запах коих я так люблю и мечтаю воскурить! Значит, это кровь воинов гвасинг. Скольких же он проколол своим мечом диковинным, пока лежал я без сознания - о, стыд! Ибо подо мною лежала волшебная палочка брата моего высокорожденного… там, в «том» времени, коя так помогла бы ему в схватке с врагами - не пришлось бы ему воевать одними рапирой и пуго, вместо которого взял бы он в руку свою её, заветную.

Нас отделяет от становища гвасинг лишь полоса луга, а неподалёку, на расстоянии, немного большем, нежели полёт стрелы варваров, пасутся наши и… какие-то чужие, худющие, но все стреноженные, лошади в недоуздках - на всякий случай, чтобы можно было поскорее сменить их на узды и снова рвануться в бой. Но воистину велика возможность, что высокородный отец... наш, да, приказал Северус называть отцом моего " нашим» с ним, прикажет идти в бой пешими - на квадригах там, в становище, где стоит дом - шатёр, нам не развернуться в полную боевую мощь. Слишком много там самок гвасинг с детьми, копошащимися за их подолами. Так поспешу же изо всех сил к нему, моему единственному - Карру же не буду считать, это было лишь тело без души, она же - всего лишь рабыня. А вот Северусу подарил я всё, что имел сам - сердце, душу, разум, волю, плоть, саму свободу свою … Даже помыслы мои все о нём, брате моём возлюбленном, Северусе,свече, освещающей душу мою, суровом снаружи и пронзающим, как северный ветер, жёстко, но отнюдь не жестоко, отнюдь, извне изнутри меня…

О, как же хочется снова быть с ним, любить его изо всех сил, данных мне, недостойному полукровке, Амурусом, Стреляющим Метко и священной матерью его - светлокудрой, ясноокой, прекраснейшей Венерой!

– Северу-у-с-с!

– Квотриус, ты уже здрав?! Кто же излечил тебя?

– Я сам, положив руку на сердце и подумав это волшебное слово: «Enervate» несколько раз подряд.

Я искал тебя. Почему не было рядом тебя, когда я очнулся?

– Признаться, весьма и весьма устал я. А рядом не было меня потому, что был я и остаюсь совершенно бесполезным, как маг. Вся моя магическая сила потрачена была на тебя, мой Квотриус. Такое состояние волшебника, не владеющего магией, называется «временным состояние сквиба». Запомни сие, а вдруг когда-нибудь, хоть на время некое, лишишься ты дара магию сотворять? Хоть и сомневаюсь я в сём. Но наелся я анг`бысх` и потому силен сейчас, как мужчина - травка сия в малых дозах повышает потенцию, и я безумно сильно хочу тебя прямо сейчас, звезда моя чистая, путеводная, основа основ моих…

И Северус блуждающим, ненормальным взором посмотрел на меня. В полубезумных, но сияющих чистым светом любви, глазах я прочитал нескрываемое желание. То, чего хотел, то, чего искал я. На что и нарвался, как показали последующие события.

– Так ты помог себе сам, без помощи Гарольдуса вовсе? И справился ты сам одним лишь рук наложением и повторением волшебного слова, ибо палочка наша, одна на двоих, у меня сейчас. Знал ли ты о сём?

– Воистину так. Ибо лишь рук наложением и повторением волшебного слова, ибо палочка наша, одна на двоих, у тебя сейчас, справился я.

– И не тошнит тебя более, и голова не кружится и не болит? Нет ли каких-то особых болей в голове твоей? Не случилось ли ещё чего ещё необычайного с тобою?

– Нет, мой Северус, сего ничего нет и не происходит со мною. Желаю я лишь одного - скорее же возьми меня.

– А как же обещание твоё, Квотриус, взять взамен меня? Данное слово надобно держать даже невысокорожденному патрицию, но тому, кому воспитан на высочайшю роль Господина дома, как ты?

– Я… Я сделаю это после битвы, в шатре, клянусь! А сейчас, при свете солнца, стыдно мне. Молю, исполни наше с тобою желание. Уединимся вон в той заросли.

– Но это же заросли ревеня, в них так просто не войдёшь - сломать нужно будет много трубчатых, ещё налитых соком, трав, да и их обломки помешают нам. Там не возляжешь, нет. Вовсе нет.

А тебя, Квотриус, я возьму прямо здесь, где мы стоим, на твёрдой земле, устланной травами ещё не до корнца высохшими, на неё же изольёшь ты своё семя. Ложись на спину. Да побыстрее ложись. Я устал терпеть вожделение к тебе.

На этом месте Снейп солгал - у него было сейчас вожделение хоть к дуплу, которое только что в ужасе покинула сова.

– Но… Хотя бы сними с пояса рапиру свою, ибо она может поранить кого-то из нас во время сои…

– Нет, я овладею тобою, как убийца, в окровавленных одеждах и с рапирой на боку. Это моя прихоть.

– Мне раздеться, Севеpус?
– говорю я с ожиданием чего-то очень дурного.

Верно, это от неестественного поведения моего всегда ласкового и нежного перед соитием Северуса, коий теперь схож стал с прошедшим многие походы и битвы легионером, таким же жёстким даже в совокуплении с боевым товарищем, насколько я наслышан об их отношениях вообще. А, вообще-то, мало, весьма и весьма маловато будет. Надо было больше слушать старших наёмников, закалённых в боях мужчин.

– Нет, - говорит он отрывисто - Ложись на спину, Квотриус, да шевелись же! Мне уже больно от эрекции.

Странно, но вожделение моё после этих слов Северуса исчезло, словно и вовсе не бывало его, желания моего принять Северуса, высокорожденного брата моего, в объятия, я знаю, недостойные мои.

– Быстро ложись, кому я сказал!

– Северус, душа моя, не лучше ли попозже нам сойтись в объятиях? Когда вернётся дух естественный в душу твою, но не дух насилия, недостойного высокорожденного патриция, коим являешься ты.
– молю я.

Но он валит меня на землю, задирая тунику к шее, так, что засаленный ворот врезается в горло и мешает дышать нормально, грубо трогает соски, однако я почти не возбуждаюсь, я - сам не верю, что думаю о… таком - боюсь сейчас своего возлюбленного, ибо, как мне кажется, с трудом, но верю в то, что пpоизойдёт далее. Насилие, грубое насилие надо мною. А что могу я противопоставимть высокорожденному брату и Господину моему? Отказ? Но он воспалит его на ещё большую грубовсть. Значит, лишь согласие со всем, что бы ни произошло.

– А, ну-ка, подтянулся и ноги на плечи! Скорее, не то я Повелеваю тебе, Квотриус непонятливый мой!

Я тут же, нет, не под угрозой Повелевания, но придавливаю полной тяжестью тела своего Северуса к земле, не давая ему подняться - ведь он же слабее меня и тонкокостнее. Но, видимо, анopбиг действительно придала ему неведомых доселе сил, и он поднимается и грубо, насильственно входит в меня. Внутри что-то рвётся, мне так больно, словно меня насилуют. А ведь так оно и есть - Северус, мой нежный Северус, силой берёт меня и прекращает насилие, изливаясь в мой, совершенно очевидно, что порванный анус, очень нескоро. О, демоны и ламии! Смазка у меня так и не выделилась, и он насилует меня вторично, водя рукой по коже на совершенно сухой головке, натирает её, трёт, трёт, трёт… Да когда же ужас сей прекратится?! А он рычит в экстазе:

– Давай же, Квотриус! Что же ты никак не изольёшься?! Почему пенис твой без столь любимой мною ароматной смазки?! Куда дел смазку, подлец?! Что, никак не радушься, что тебя взял сам высокорожденный патриций?! Никак не хочешь кончить - не нравится?!

У меня давно уже болит анус, а теперь заболел и пенис, ко всему прочему. Я давно уже потерял счёт времени насилия и закусил губу и, собрав все силы воедино, жду, когда эти ужас и боль прекратятся. Ведь старший брат, коего желания должен исполнять младший, так и не вышел из меня, время от времени двигаясь столь болезненными толчками - видимо, ему приятно сие.