Звезда Одессы

В это время звонок раздался во второй раз: он был чуть более долгим, но не настолько, чтобы свидетельствовать о раздражении или нетерпении. Тиция Де Билде боялась вызвать мой гнев, и я почувствовал, что не могу сдержать смешок.

– Что? – спросил Петер.

– Алло, Петер…

Некоторое время было тихо; в этой тишине я добрался до двери лестничной клетки на втором этаже, откуда можно было спуститься на улицу, и отпер ее.

– Мне показалось, что я слышу твой смех, – сказал Петер.

– Да?

У меня вдруг пропало всякое желание впускать Тицию наверх, как я собирался сделать вначале, да и вообще впускать ее в дом, поэтому я стал спускаться по лестнице; зажав телефон между ухом и воротником халата, я сумел освободить обе руки и завязать кушак.

– Ну? – сказал Петер.

– Что «ну»?

– Ты в самом деле смеялся или мне послышалось? Я хочу сказать, что не было ничего смешного, а сам я совсем не в настроении, как ты, возможно, понимаешь.

Еще три ступеньки до входной двери; я сделал глубокий вдох.

– Слушай, Петер, – сказал я, – сейчас, пожалуй, не самый подходящий момент. Тут за дверью стоят люди, которых нельзя заставлять ждать. Я перезвоню, ладно?

На другом конце линии ничего не было слышно, поэтому я нажал на красную кнопку, разрывая соединение, сунул телефон в карман халата, несколько раз провел рукой по волосам и открыл замок, который запирают только на ночь.

Я думал, что смогу вспомнить лицо Тиции Де Билде до мельчайших подробностей, что я смогу, так сказать, нарисовать его, со всеми шероховатостями, лопнувшими сосудами, вздутиями и пятнами на верных местах, и все-таки было чего испугаться: еще совсем недавно оно напоминало слабо накачанный надувной матрас, но в то субботнее утро казалось, что кто-то с силой свернул этот матрас или даже потерял терпение и выжал из него остатки воздуха, топая по нему ногами как чумной. Ее кожа лоснилась тем же нездоровым блеском, что и раньше, и пятна тоже остались на своих местах.

– Господин Морман… – проговорила она тихо, уже сейчас, в первые секунды после взаимных приветствий, опуская глаза.

– Тиция… – начал я, но не смог продолжить.

Ее смирение меня обескуражило. Если бы она неистовствовала, даже если бы она прямо обвинила меня в причастности к исчезновению матери, я смог бы ответить должным образом. Но теперь я чувствовал, что взял в руки бейсбольную биту, рассчитывая разрезать на четыре равные части мягкое пирожное; покрасневшее мокрое лицо Тиции казалось таким же, как всегда, и я не сразу понял, что она плачет.

– …я… я… – заикалась она, а потом вскинула глаза.

Я заставил себя выдержать ее взгляд. Ее глаза тоже были мокрыми и покрасневшими, а белки нигде не были по-настоящему белыми – скорее, кремовыми. Мне пришло в голову сравнение с двумя устрицами на блюдечке: с устрицами, срок годности которых уже давно истек, и поэтому повар поплевал на них, прежде чем передать официанту.

– Господин Морман, я так беспокоюсь, – выпалила она разом. – Боюсь, случилось что-то ужасное…

Я протянул к ней руку, но вовремя отдернул. Мы все еще стояли в дверях: я, босиком, на пороге, а Тиция Де Билде – на тротуаре. Я незаметно подался вперед и посмотрел в один конец улицы, потом в другой, но везде было пусто и тихо.

– Послушай… – сказал я.

Мой взгляд упал на оранжевый пластиковый мешок в ее руке; я увидел, что это мешок из «Алберт Хейн», а внутри что-то металлически поблескивает. Кастрюлька! – промелькнуло у меня в голове. Кастрюлька супа! Я снова осмотрел глаза на этом хнычущем лице и вдруг подумал о соплях – о соплях, которые кто-то, не имея носового платка, высмаркивает на улице. Но это плохо вязалось с кастрюлькой супа. Что делает тут Тиция с кастрюлькой супа, если знает, что ее матери нет дома? «Суп, который никогда не будет съеден», – подумал я; потом взял себя в руки и посмотрел ей в глаза.

– Я тоже так думаю, Тиция, – сказал я. – Я тоже. Что-то случилось. Это не похоже на твою мать.

Она уставилась на меня; по ее глазам было ясно, что я задел верную струну, не вертясь вокруг да около и не подготавливая нас обоих к худшему. Придерживаться правды. Мысль о том, что это отталкивающее существо – после всего, что происходило раньше, – доверяет мне, была почти невыносима: словно кто-то посреди ночи подсаживается на шоссе в машину с тонированными стеклами, а лицо водителя закрыто большими темными очками, и впоследствии простофилю находят на свалке, расфасованного по семи мусорным мешкам.

– Тиция, я тут подумал… – сказал я, глубоко убежденный, что только продолжение разговора позволит сохранить эту доверительную связь. – Мы не знаем, где твоя мать. Мы даже не знаем, вернется ли она когда-нибудь. Мы должны отдавать себе в этом полный отчет…

Она утвердительно кивнула; плач почти прекратился.

– Поэтому я подумал: нет худа без добра, – продолжал я, чуть ли не весело. – Тут кое-что пришло в упадок, как мы оба знаем. Может, было бы не так плохо основательно привести все в порядок и покрасить. Начиная с ванной…

Настала моя очередь опустить глаза.

– Я прекрасно понимаю, что в прошлом пренебрегал своими обязанностями, – сказал я. – Но вдруг еще не поздно что-нибудь исправить? Я хочу сказать, что мы пока позаботимся о Плуте, а мой сын с подружкой покормят попугайчика и хомячков.

То, что я разом вспомнил кличку собаки, добавило мне не меньше пяти очков. Когда Тиция Де Билде утвердительно кивнула, я уже знал, что остается только забрать выигрыш; если мир погибнет, то не из-за убийц и убийств, а только из-за доверчивости, подумал я, вопросительно глядя на оранжевый мешок.

– Я… – начала Тиция, готовая снова залиться слезами, но овладевшая собой. – Я пришла вернуть кастрюльку… мама… я часто варила ей суп, в ее кастрюльке. Она считала, что так вкуснее…

Я ухмыльнулся ей – словно рассказ о кастрюльке вызвал у нас обоих общее дорогое воспоминание – и немедленно стал пробиваться напролом.

– А кстати, Тиция… Вчера мы не смогли найти ключ от квартиры твоей матери. То ли его случайно забрала с собой подружка сына, то ли он валяется где-то здесь, но, так или иначе, животные со вчерашнего дня не получали свежей воды… Но у тебя тоже есть ключ, правда?

Я нагнулся, чтобы забрать у Тиции пластиковый мешок. Она отдала его без всякого сопротивления.

– Если ты дашь мне на время свой ключ, я поставлю кастрюлю внизу. А в следующий раз верну ключ.

Теперь мешок был у меня в левой руке, а свободную правую я с ободряющей улыбкой держал под носом у Тиции, ладонью кверху.

– Ключ, Тиция… – сказал я с большей настойчивостью, чем собирался.

В понедельник вечером мы сидели втроем за столом на кухне; жена приготовила пасту карбонара. Пес госпожи Де Билде лежал в коридоре, возле двери на лестницу, широко раскинув лапы и прижав уши к полу. Время от времени он жалобно поскуливал.