Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Звезда Одессы
Шрифт:

– Скучает по хозяйке, – заметила Кристина.

Я посмотрел на жену, но ее внимание было направлено скорее на вилку с пастой, и мне сначала показалось, что это замечание останется единственным. Я подлил себе еще красного вина, а потом поднес бутылку к бокалу сына: до сих пор тот, как и всегда за едой, пил только колу. Давид покачал головой.

– Я вот что думаю, – сказала жена, отложив вилку. – Поскольку ходунка здесь больше нет, мы исходим из того, что госпожа Де Билде пошла в магазин, не взяв с собой собаку. Вообще это странно: мне кажется, она никогда не выходила на улицу без собаки. Но днем я спустилась вниз, чтобы покормить попугайчика и сурков, и вдруг увидела, что на кухонном столе, под пакетом корма для сурков, лежат ее ключи. На улицу ведь не выходят без ключей, правда?

Я уставился на нее.

Конечно, я мог бы сказать, что любой может забыть ключи – тем более старая женщина с болезнью Альцгеймера, – но решил проследить за ходом мыслей жены и посмотреть, к чему мы придем.

– Это действительно очень странно, – согласился я. – Пожалуй, еще более странно, что два сыщика, которые здесь побывали, не обратили внимания на такие вещи. Представь себе, что ей стало дурно где-нибудь поблизости…

Я вдруг понял, что не знаю, как продолжить, и знал, в чем дело – впервые после нашего возвращения у меня на пути встала действительность. «У того, кого силой заставляют покинуть свой дом, обычно не остается времени взять ключи, – предпочел бы сказать я, – даже если имеет смысл взять с собой ходунок или нацепить отвратительные голубые шлепанцы», – жизнь сильно облегчилась бы, если бы в любых обстоятельствах при членах семьи мы могли называть вещи своими именами. Одновременно я понимал, что надо как можно скорее позвонить Максу. Мне нужно было знать хоть что-нибудь о действительном ходе событий.

– Точно, – сказала жена. – Все верно. Полиция этим не интересуется, что нормально для города, где пойманные уличные воры и разбойники через пару часов снова разгуливают на свободе. Но у меня такое странное чувство, будто госпоже Де Билде вовсе не стало дурно на улице…

Я поднес бокал красного вина к губам, но забыл сделать глоток.

– Ах, вот как? – сказал я, когда ко мне вернулся дар речи. – А что же тогда?

– Не знаю… Но похоже, что она вообще не выходила за дверь.

Давид рыгнул и положил вилку на пустую тарелку.

– Может, она лежит в сарайчике, – сказал он. – Может, ее сначала задушили, а потом положили в сарайчик.

– Давид! – воскликнула жена.

Со смесью изумления и восхищения я смотрел на сына: в свои четырнадцать лет он легко и непринужденно подошел к истине ближе, чем думал сам. Но в ту же секунду я почувствовал, как мои щеки вспыхнули при мысли о том, что я смотрел везде, кроме сарайчика, – и никто, по всей вероятности, не смотрел в сарайчике: ни распухшая свинья, ни тем более сыщики, выглядевшие не слишком смышлеными.

Против всех ожиданий, у меня возникла некоторая надежда на то, что госпожа Де Билде, со шнуром от занавески на шее, и вправду лежит в сарайчике. Уж с бренными-то останками, по крайней мере, полиция справится, и, пожалуй, еще важнее то, что после похорон мог бы начаться траур; тогда к началу осени мы сидели бы в своем собственном саду.

– Да! – проговорил я – может быть, с излишним энтузиазмом, – хлопая сына по плечу. – Пойдем сейчас же и посмотрим?

– Фред! – сказала жена.

Я встал, снял ключ с крючка возле кухонной двери и подмигнул жене, но она тут же отвела взгляд.

– Пойдешь со мной? – спросил я Давида.

В коридорчике я перешагнул через собаку, которая все еще лежала, распластавшись на полу, и смотрела прямо перед собой печальными глазами.

Сарайчик был густо увит незнакомым мне растением, и нам стоило некоторых трудов открыть дверку; побеги этого растения проложили себе дорогу и внутрь, через дыры и щели в крыше. «Асбестовая крыша», – промелькнуло у меня в голове, пока я внимательно прислушивался и присматривался в стремлении выяснить, не жужжат ли мухи и нет ли других признаков – например, запаха тлена, хотя я понятия не имел, чем пахнет тлен, – которые могли бы указывать на то, что внутри нас ждет шокирующее открытие.

Спустились сумерки, из соседских садов доносились смех и аромат барбекю; не включая света, мы поспешили через коридорчик и кухню к двери, ведущей в сад.

– У меня чахотка! – сказал Давид, прижимая руку ко рту и носу.

В самом деле, запах непроветренного верблюжьего стойла за последние дни скорее усилился, чем пошел на убыль, и был таким крепким, что при глубоком вдохе жгло глаза.

Когда мы вышли в сад и я плотно прикрыл за собой дверь, мы оба вздохнули полной грудью,

словно только что вынырнули из подземного хода, наполненного застоявшейся водой, и теперь нашли другой выход из загадочного туннеля, – и точно так же, как это бывает при настоящих приключениях с неочевидным исходом, мы, выйдя в сад, переглянулись и ободряюще подмигнули друг другу.

На лице Давида читалось напряжение; я даже не мог припомнить, когда в последний раз видел его в таком возбуждении – при мне этого не случалось.

– Что такое? – спросил он.

– Что?

– Не знаю… Нет, я хочу сказать, видел бы ты свою ухмылку… Как будто ты…

Сын осекся и покачал головой.

– Как будто что? – спросил я, мысленно ругая самого себя за глупую ухмылку, которая, против моей воли, явно отражала мое внутреннее состояние.

Но это была искренняя ухмылка. Я ухмылялся, радуясь тому, что наконец мы с сыном снова делаем что-то вместе.

– Как будто ты уже знаешь, что мы там найдем, – закончил фразу Давид и показал на увитый вьюнками сарайчик в глубине сада.

Теперь мне хотелось ему подмигнуть – заговорщически, как может сделать только отец, собирающийся посвятить сына в главные тайны жизни; в то же время я с сожалением подумал, что совсем ничего не знаю о возможной находке в сарайчике. Скажем так: в качестве отца я ничего не мог передать своему сыну. Я стоял с пустыми руками.

– Давид… – сказал я и протянул к нему руку.

Не помню, что я хотел сказать ему в тот момент. Была сильная потребность рассказать обо всем, с самого начала. Да, я начал бы с самого начала, с моей встречи с Максом в туалете коллежа имени Эразма, а потом перешел бы – через учителя французского – сразу к возобновлению нашего знакомства в антракте «Столкновения с бездной». Я точно знал, что, если рассказывать по порядку, без спешки, сын понял бы все; кроме того, с этой минуты мы оба знали бы нечто такое, чего не знал больше никто. На днях рождения и на бесконечных званых обедах у бесхребетных родственников мы время от времени обменивались бы понимающими взглядами. Мы знаем такое, чего вы не представляете себе в самых дерзких мечтах, говорят эти понимающие взгляды. Потом мы, будто по условному сигналу, поднимаем тарелки, чтобы нам подложили еще несъедобного десерта – результата экспериментов Ивонны. Между тем гиперактивные дедушка и бабушка расспрашивают Давида, как дела в школе, – и снова Давид бросает на меня понимающий взгляд, со скучным видом отвечая на их вопросы и зная, что в школе он никогда не узнает ничего, сравнимого со знаниями о реальной жизни, которые он получил непосредственным образом. Дедушка с бабушкой, в свою очередь, слушают с интересом: сами они, и это не случайно, пребывают в полном неведении относительно всего, связанного с реальной жизнью. Они регулярно ходили на манифестации против голода и никому не интересных войн в странах, названия которых человек в здравом уме не захочет запомнить по доброй воле, – они больше не работали, не были связаны графиком и могли посреди недели ходить на немноголюдные демонстрации перед оградой офиса «многонациональной корпорации» или раздавать листовки против «фармацевтической лаборатории для генетических манипуляций». По здравом размышлении, страшно подумать, какой организованной и не поддающейся измерению пустоте родители Кристины пытались посвятить конец своих дней.

– Давид… – сказал я и в ту же секунду услышал, как наверху открывается кухонная дверь; я невнятно выругался.

К своему немалому удовлетворению, я увидел, что и Давид, похоже, слегка раздражен непрошеным вторжением матери в наше общее приключение. Помнится, в десять или одиннадцать лет он объяснил Кристине, что ее присутствие у кромки футбольного поля отныне нежелательно. Не только потому, что она испуганно вскрикивала, когда ее сына – у нее на глазах – атаковали не по правилам, но и потому, что она выговаривала ему за его собственные грубые нападения на игроков команды гостей; иными словами, она мешала его развитию в этом отношении, тогда как я, отец, закрывал глаза на очевидную для всех жестокость игры. Однако не позже чем через год мне самому без всякой деликатности – полностью игнорируя мое присутствие у боковой линии – дали понять, что отцов тоже пора выгонять.

Поделиться с друзьями: