Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Пришлось делать второе фото.

Вот оно уже вышло на загляденье. Намазав фото клеем, я приложил его к паспорту… легло как родное! Теперь у меня есть документы! Я теперь не букашка без бумажки, я — человек! Ершан Ершанов, уроженец, этта, Талгана. Из которого надо валить подальше, чтобы не наткнуться на «односельчанина». Земля, в некоторых случаях — чертовски маленькое и тесное место.

Все обрывки промокашки и бумажек с пробами, кусочки ластика, в которых никто уже не опознает никакие буквы, щепки карандаша, щепки от обструганного табурета, разрезанные на мелкие кусочки две фотографии, старая и неполучившаяся — все это тщательно перемешано, завернуто в три бумажных кулечка и будет выкинуто по дороге на вокзал в три разные урны. Не то, чтобы я боялся того, что кто-то достанет обрывки и сложит из них цельную картину, после чего все поймет и объявит меня в розыск, но… Макс Шрек тоже не боялся[3]. И американцы в Иране не боялись[4]. И что получилось? Не-ет, береженого Бог бережет.

Хорошо хоть, табурет не качается, я же срезал, наверное, почти сантиметр длины ножки… погодите-ка. Мда. Ложись спать, Ершан, твой мозг уже не варит. Табурет — трехногий, а трехногие табуреты не качаются никогда[5].

* * *

— Извините, не последите за вещами, я в туалет схожу?

— Конечно, давайте.

Молодой парнишка деревенского вида сбросил свой мягко шлепнувшийся заплечный мешок — тряпки он в нем таскает, что ли? — и убрел в дальнюю дверь зала ожидания. Меня продолжала грызть выспавшаяся вместе со мной совесть, которая упорно доказывала, что красть документы у несчастного парнишки — плохой поступок.

Хоть ты в церковь иди, исповедуйся… К сожалению, я, хотя и не воцерковленный[6], но знаю, что обращение к Богу в моем случае не поможет. Хоть и говорят «Бог всех простит, у него работа такая», но, для того, чтобы Бог тебя действительно простил — нужно, как минимум, раскаяться в своих поступках. И, хотя я, как бы, раскаиваюсь, но для прощения нужно деятельное раскаяние, то есть я, как минимум, должен загладить свой проступок, то есть — вернуть паспорт[7]. А это не получится, иначе — зачем я все это затеял?

— Спасибо, — вернулся хозяин мешка, о котором я, надо признаться, забыл. Самому, что ли, сходить, облегчить тело, раз уж душу не получается…

— За чемоданом не посмотрите?

— Конечно-конечно, идите, постерегу, — заверил меня паренек.

Поход до туалета и назад времени много не занял, но за эти несколько минут кое-что изменилось.

Парень с мешком исчез.

И мой чемодан вместе с ним.

Меня обокрали.

[1] Если кто забыл — в этом реальности пентаграмма играет роль серпа и молота нашей реальности.

[2] Старый мудрый ворон из мультсериала «Смешарики». Конкретно эта цитата — из серии «Одно из двух».

[3] Герой фильма 1992 года «Бэтмен возвращается». Бизнесмен, который выкинул обрывки компрометирующих документов в канализацию, а суперзлодей Пингвин их там нашел и собрал в целые документы.

[4] В 1979 году, убегая из Ирана, американцы пропустили документы посольства через шредер, превратив их в бумажную лапшу. Иранцы наняли ковроделов, которые смогли восстановить все документы обратно.

[5] Потому что через три точки всегда проходит плоскость. Это через четыре точки она может и не проходить.

[6] Воцерковленный — не просто крещенный, а живущий по законам веры.

[7] Герой в данном случае неправ, но не знает об этом.

Глава 23

Первое чувство, которое я испытал — совершенно детскую обиду. Меня! Обокрали! Меня! Это же я тут могу тырить чемоданы у невнимательных граждан, а у меня — низзя! Как же так?!

Вторым накатило неожиданное облегчение, невыразимое чувство легкости после упавшего с души камня. Евреи, в случае потери кошелька, говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами». В смысле — любого человека ждут неприятности и расплатиться всего лишь деньгами (а не, скажем, жизнями и здоровьем близких) это на самом деле незначительная плата. Так и мне теперь не нужно мучиться угрызениями и гадать, что меня ждет за успешно украденные документы. Ничего — меня самого обокрали.

И только после этого пришло окончательное понимание.

Меня обокрали.

Я стоял, тупо глядя на пустое фанерное сиденье, то самое, на котором сидел парнишка с мешком — а я еще подумал было, что мешок слишком легкий для своего объема, как будто тряпками набит… да, тряпками — и думал о том, что я потерял, что у меня осталось, и что делать теперь.

Проще посчитать, что осталось: документы, я всю пачку держал по внутреннем кармане куртки, нож, который я так и таскал в другом кармане, вместе с написанным заявлением в милицию… И двадцать копеек денег.

Всё.

Всё остальное я сложил в чемодан, даже оставшиеся у меня 107 рублей. Была еще мыслишка хотя бы семь рублей оставить при себе, но не-ет, зачем нам слушать внутренний голос, мы лучше побоимся, что к нам в карман залезет вор и лишит нас почти праведно нажитого. Мы лучше сложим все деньги в чемодан, его же гораздо труднее украсть, правда? Конечно, труднее, если только этот чемодан не принадлежит лоху, который поведется на древний, как навоз Аудумлы[1], развод.

Подходит к сидящему на вокзале одиночке вот такой паренек-простачок, бабушка-одуванчик или дедок-боровичок, в общем, кто-то безвредный, присаживается рядом и просит последить за вещами, пока этот самый «безобидный» в туалет сбегает. Человеческая психология такова, что стоит при тебе упомянуть про посещение туалета, как тебе тут же самому захочется «пудрить носик». А кого попросить посмотреть за вещами, как не человека, для которого ты сам только что совершил аналогичную любезность? Вроде как бы и не чужой. Ну, а «нечужой», стоит тебе скрыться за дверями туалета — скрывается сам, только в другую сторону и с твоими вещичками.

Подвела меня еще и психология жителя 21 века. Мол, да кто позарится на такое барахло, как фанерный чемоданчик деревенского парня? Что в нем такого ценного можно найти, кроме ношеных кальсон, да недоеденного куска крокодилятины? В НАШЕ время — ничего. А вот в советские пятидесятые люди жили, между прочим, бедно — как бы недавно война прошла — и ношеная одежда представляла ценность, которую можно было загнать. Да что там одежда — белье с веревки снимали, целые специализации воровские были, которые с ростом благосостояния населения вымерли сами собой: голубятники[2], вертилищики[3],сыроежки[4], майданщики[5]… Хотя нет, майданщики и в 21 веке прекрасно себя чувствуют.

— Простите, — обратился к сидевшему рядом с моим бывшим местом человеку, по виду — академику архитектуры, с небольшой бородкой-подковкой, в белом костюме, белой шляпе, с авоськой, в которой желтела гроздь мелковатых бананов — вы не подскажете, парня не видели, с мешком такой?

— А как же, видел-видел, — охотно откликнулся «академик», — Минут пять назад свои вещи подхватил и ушел. На поезд, сказал, торопится.

— Мешок?

— И чемодан еще.

Ну понятно. Надежда на то, что исчезновение чемодана — недоразумение, отпала сама собой. Я поблагодарил «академика», и зашагал к выходу на перрон, чувствуя себя нищим: всего имущества только то, что на себе. Прям Диоген: «Все мое ношу с собой»[6].

Что делать, что делать, что делать…

Мысль обратиться в милицию даже не возникла. Не с моим почти честным паспортом, который украден в нескольких станциях отсюда. Этот паспорт можно светить только на значительном отдалении от места прописки.

До этого план был таков: купить честнейшим образом билет на столичный поезд… до ближайшей станции. А там постараться уговорить проводницу одного из вагонов на то, чтобы разрешила доехать до столицы бесплатно.

А теперь — как? Денег нет не только на билет — ни на что. Даже в поезд не проникнешь.