Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Шрифт:
— А хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь? — хитро прищурилась Мада.
— Ну, попробуй.
— О девушке.
— Отку… Как… В смысле, почему ты решила…
Да ладно уж, ты спалился.
— Как ты догадалась?
— Ох, мальчики, мальчики… — с интонациями умудренной годами женщины вздохнула сестренка, — У вас все на лице написано. Она тебя бросила?
— Нет.
— Не знаешь, как ей признаться?
— Да… в смысле, не в чем признаваться!
— Да, да, — закивала Мада, а хитрющие глаза говорили, что она не поверила мне ни на грош.
— Просто… Она
— В смысле — не знаешь? Приедь на вокзал и встреть.
— Как? С цветами?
— Как-как — с парадом слонов, конечно! Ершанчик, не будь глупым — нам, девочкам, важно внимание. Ей будет неважно, приедешь ты с цветами или нет, главное — чтобы ты приехал. Тем более — ну куда она на вокзале эти твои цветы денет?
Мы прошли еще немного по улице молча. Потом Мада спросила:
— Раз ты ее встречаешь… Значит, она с нами учится? В общежитии живет?
В моей голове возник образ Холмса с трубкой и словами «Даже я офигел!». Женщины, вас этому с детства учат, что ли?
— Да, в нашем.
— А я ее видела?
— Видела. Помнишь, когда мы с тобой в комнате…
Мада остановилась:
— Это… Это та… Комиссарша?!
О! А думал, кого же мне Нитка напоминает, как габаритами, так и общей прямолинейностью и подвижничеством. Точно — вылитая комиссарша, только кожаной куртки и маузера не хватает.
— Да, она.
Сестренка молча пошла дальше. Через несколько шагов покачала головой:
— Угораздило же тебя.
— Ершан.
Нет, я, конечно, не ожидал, что Ланита бросится мне на шею, завизжит от радости или покроет меня поцелуями. Но и настолько сухого приветствия я тоже не ожидал. Осталось только пожать друг другу руки, как при встрече старых товарищей.
Может, я просто навыдумывал себе всякого и она воспринимает меня, как друга? Съездила в свою родную забыл как называется, встретила первую любовь, с которой еще в школе за одной партой сидели и за амбаром целовались — и думать забыла про всяких там ершанов…
Сердце болезненно сжалось.
— Я решил тебя встретить, — констатировал я очевидное.
Нитка молча подхватила два белых холщовых узла, связанных вместе и потянулась за небольшим чемоданчиком.
— Дай я помогу… — потянулся я. К узлам, конечно, иначе мы совсем глупо будем выглядеть — девчонка тянет два мешка и рядом я фистикулирую в костюмчике, с чемоданчиком.
— Не надо… — она отстранилась, я потянулся следом, наши пальцы соприкоснулись…
Нитка отчаянно вцепилась в мою руку, сжала ее…
— Ершан… Ершан… Я так… Я соскучилась…
Знаете, что такое счастье? Нет, не знаете, ведь вам никогда посреди перронной толпы не говорила самая лучшая в мире девушка, что она по тебе скучала.
— Отдай, — Нита потянула с моих плеч мешки.
Из-за этих мешков уже произошел короткий бой на вокзале, в котором я победил и добился права помочь их нести. Перед общежитием бой начался по новой — Нитка категорически не хотела, чтобы кто-то увидел, как несу ее вещи. Ведь кто-то может подумать, что я
и она… А «Я и она» — это неприлично.— Ну, почему я не могу помочь девушке…?
— Я не девушка, я — комсорг!
— Почему я не могу помочь комсоргу?
— Потому что на мне не написано, что я комсорг. И все увидят, что ты помогаешь мне, как девушке!
Ох, как же тяжело… да не с мешками — с Ниткой!
Так тяжело — и так легко.
По дороге сюда мы болтали, как давние приятели, как будто знаем друг друга тыщу лет. Больше, конечно, Нитка — я старался меньше говорить, чтобы не пропалиться на том, что я никуда, собственно, и не ездил. Зато эта неутомимая лягушка-путешественница успела не только съездить в родную Талань («на родную Талань», как она говорила), но и доехать в гости к дядюшке, который жил где-то здесь неподалеку от Афосина, в колхозе. И вот уже от дядюшки — сюда.
— Отдай мешки.
— Не отдам. Может, они вообще мои? Никто ж не знает.
— Ты в костюме.
— И что? Я талганец, нам правила приличия побоку. Могу в костюме хоть навоз… от крокодилов… вычищать.
Нитка тяжело вздохнула:
— Что ты талганец — это и так всем издалека видно? Может, сбреешь бороду? Она тебя старик, как будто тебе лет… ммм… тридцать.
Ну да, глубокая старость для восемнадцатилетней девчонки.
— Нет, — гордо заявил я, — Каждый талганец носит бороду, это признак его мужественности!
Вообще-то я и так собирался ее сбрить, честно говоря, борода надоела мне до чертиков — она же чешется! — но не сразу. Потом, чтобы все успели запомнить меня, как талганца.
— Мужественность должна быть не в бороде, а в другом месте!
Я резко остановился. Не понял…
— В сердце! — зажала рот пальцами Нитка, — В сердце, а не там, где ты подумал, пошляк!
Мы вошли в общежитие, где возле вахты делала вид, что оказалась здесь совершенно случайно, Мада. При виде нас она «незаметно» округлила глаза и показала мне большой палец. После чего подмигнула и исчезла.
— И что это была за сколопендра? — когда мы вошли в пустынный коридор, Нитка остановилась и повернулась ко мне.
— Где?
— Возле вахты. И не делай такое невинное лицо, я видела, как вы там перемигивались!
— Это, — сделал я невинное лицо, — моя сестра… Двоюродная.
— Ах, сестра… Слышала я про талганские традиции, связанные с двоюродными сестрами…
Нитка осекалась, ее круглые щечки залились краской и стали напоминать свеколки:
— Что… Что ты со мной сделал? Я говорю такие пошлости!
С этими словам она схватила меня за лацканы и крепко поцеловала.
— В этом году еще одна экспедиция отправилась в район Столбовой Бирарки. Она точно найдет следы метеорита!
Как и любой фанат, Мамочкин мог говорить на любимую тему часами, отбросив всегдашнюю нерешительность. А помешан он был на космосе.
Все началось с моих писем, которые я положил на тумбочку. Вернее, с одной из марок, на которой в желто-синих тонах было изображено что-то непонятно, я, собственно, и не всматривался. А вот Мамочкин всмотрелся.