Книги из серии "Рассказы"

– Правдой, трибун. – И лестью – да? Как меня. Младший, – Малкович выделил голосом, – трибун, Лин. Пока младший. – Думаю, это изменится. Малкович усмехнулся. – Тогда старого маразматика хватит удар. Что ж, посмотрим. Надеюсь, я не ошибусь в выборе. – Я тоже надеюсь, трибун. Через полторы иды младший трибун Малкович по настоянию закрытого совета партийной совести сложил полномочия и вышел из НКП. Официально – за «поведение, не соответствующее высокому званию народного трибуна». Но в кулуарах…

Игорь изящно подрезал груженую и неповоротливую «Газель», прорвался в крайний левый ряд и прямо через двойную черту нырнул в темный зев какого-то переулка. Позади возмущенно ревели клаксоны. – Ух! – сказал Кирилл. – Круто. Смотри только, чтобы по нам не приехали сюжет снимать. – Сам просил. Или соблюдаем правила и стоим в пробке, или… – машина подпрыгнула на незаметной выбоине, Игорь выругался и после паузы закончил: —…играем в гонки на выживание. Машина один за другим пролетала узкие московские…

Правда, Кириллка больше шести месяцев все равно бы не продержался. Или перевелся бы куда-нибудь, или сиганул бы на рельсы подземки. Мастер-интерьерщик – адова работенка, врагу не пожелаешь: постоянная ругань с неудовлетворенными клиентами, скандалы с подрядчиками, срывы поставок. Мало кто выдерживает. Обычно Комитет занятости каждые два-три года временно переводит с подобной работы на новую, отдохнуть. Кириллка со своими способностями мог бы податься, например, в ландшафтный дизайн. Но в прошлом…

Ничего. Я не ропщу. Все же я буду здесь, когда Это случится. Немногие могут похвастать тем же. И, может быть, – кто скажет наперед! – меня первым коснется Великая Благодать. – Внимание! Всем минутная готовность! – гулко разнесся под сводами бокса знакомый бас. Нет, все-таки «папа» – железобетонный человек! Хоть бы чуть-чуть дрогнул голос, хоть капельку волнения услышать бы в нем! Куда там. У меня вон руки трясутся, сердце скоро из груди выпрыгнет, а ему хоть бы что! Я нервно потер ладони, провел…

– Что, надгробия кошачьих могил? – Не трогай эту помойку. Если ты приблизишься к ней, зло войдёт в твой мир. – Живой труп дёргающейся рукой указал на большую гору мусора, возвышавшуюся на границе погоста и городской свалки. Рука дёргалась так сильно, что ему пришлось придержать её второй, от чего толку было чуть, потому что она тряслась не меньше. – И что я, дурак – разгребать помойку в могильнике, когда каждый день обновляются городские мусорные контейнеры? Я уже полно такого хлама домой натаскал.…

Машина въехала на территорию стройки, выгружают бачки. И нам, и солдатам готовят на одной кухне, и есть будем одинаковыми черновато-серыми ложками из черновато-серых алюминиевых тарелок, только охрана чуть в стороне, поближе к воротам. Братва, выстроившись у бачков, ждет, когда выдадут солдатам. Жду и я, но ие обеда. – Эй, на кране! – орет прапорщик Потапенко, толстый и красномордый: насосался зековской крови. – Чего? – отвечаю я, высунувшись из кабины. – Давай вниз – обед! – Сейчас, кран…

– Часа через три. – Его можно кормить грудью? Не окрысинел – не откусит?.. Шучу. – Можно. – Если не возражаешь, его отнесу я. – Да, так будет лучше. – Прости ее... – Бог простит. – Она говорит, что ты сделал это из ревности, потому что ребенок от него, а не от тебя. Над своим ты бы такое не вытворял. – Над моим делал бы он. А я бы вместо него отдал ей и будущему ребенку свою жизнь. – Да, страшно все получилось... Ты ее до сих пор любишь?.. И теперь она никогда не будет твоей... Когда повторим…

— Не изменяйте ему, моя дорогая! Ведь вы его любите? Да? Любите? — Да. — О, чудная! Минуту Миша восторженно и умиленно глядел в ее глаза. В них он прочел благородную душу… — Чудная вы… — продолжал он, протянув руку к ее талии. — Вы его любите… Этого чудного… ангела… Это золотое сердце… сердце… Она хотела освободить свою талию от его руки, завертелось, но еще более завязла… Головка ее — неудобно сидеть на этих кушетках! — нечаянно упала на Мишину грудь. — Его душа… сердце… Где найти другого…

Мелкие коммерсантики, ссудосберегатели, практические людоедишки, жидки и кулаки пляшут от радости качучу. Весна и для них благодетельница. Тысячи шуб идут в ссудные кассы на съедение голодной моли. Всё теплое, еще не переставшее быть ценным, несется к жидкам благодетелям. Не понеси шубу в ссуду, останешься без летнего платья, будешь щеголять на даче в бобрах и енотах. За мою шубу, которая стоит minimum 100 рублей, мне дали в ссуде 32 рубля. В Бердичевах, Житомирах, Ростовах, Полтавах — грязь по…

— Мне, папа, семь лет! — говорит Коля, черномазый мальчуган с смуглым лицом и чёрными, как уголь, волосами. — Да, постарели и энергии той уж нет!.. — соглашается Лопнев, вздыхая. — Вот где причина... Старость, батенька! Новых инициаторов нет, а старые состарились... Нет уж того огня. Я, когда был помоложе, не любил, чтоб общество скучало... Я был первым помощником вашей Анны Павловны... Вечер ли с благотворительною целью устроить, лотерею ли, приезжую ли знаменитость поддержать — все бросал и…

— Пожалуйте! — сказала горничная, провожая её в кабинет. — Доктор сейчас... Садитесь. Ванда опустилась в мягкое кресло. «Так и скажу: дайте взаймы! — думала она. — Это прилично, потому что ведь он знаком со мной. Только вот если б горничная вышла отсюда. При горничной неловко... И зачем она тут стоит?» Минут через пять отворилась дверь, и вошёл Финкель, высокий черномазый выкрест с жирными щеками и с глазами навыкате. Щеки, глаза, живот, толстые бедра — все это у него было так сыто, противно,…

Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга. – Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, – говорил…

– Ну что же? Скорей думай! – Сейчас… Васильичу… Якову Васильичу… Забыл! Такая еще простая фамилия… словно как бы лошадиная… Кобылин? Нет, не Кобылин. Постойте… Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая – из головы вышибло… – Жеребятников? – Никак нет. Постойте… Кобылицин… Кобылятников… Кобелев… – Это уже собачья, а не лошадиная. Жеребчиков? – Нет, и не Жеребчиков… Лошадинин… Лошаков… Жеребкин… Всё не то! – Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай! …

– Кисаньки… кисаньки! Манюнечки мои! – лепечет он. – Лежат в крупе и мордочки подняли… нежатся… Ты бы, Демьян Гаврилыч, прислал мне одного котеночка! – Это можно-с… А вот, господа, закуски, ежели желаете осмотреть… Селедки вот, сыр… балык, изволите видеть… Балык в четверг получил, самый лучший… Мишка, дай-ка сюда ножик! Санитары отрезывают по куску балыка и, понюхав, пробуют. – Закушу уж и я кстати… – говорит как бы про себя хозяин лавки Демьян Гаврилыч. – Там где-то у меня бутылочка валялась.…

За Герасимом следовал хирургический больной с воспалением клетчатки во всей правой руке. Этому нужно было сделать перевязку. Доктор сел перед ним на табурет и занялся рукой. «Это вчера они гуляли на именинах… – думал он, медленно снимая повязку. – Погодите, я покажу вам именины! Впрочем, что я могу сделать? Ничего я не могу». Он нащупал на вспухшей, багровой руке гнойник и сказал: – Скальпель! Михаил Захарыч, старавшийся показать, что он крепко стоит на ногах и годен для дела, рванулся с места…

– Я живу в Софьине и занимаюсь хозяйством уже давно, – начал Алехин, – с тех пор, как кончил в университете. По воспитанию я белоручка, по наклонностям – кабинетный человек, но на имении, когда я приехал сюда, был большой долг, а так как отец мой задолжал отчасти потому, что много тратил на мое образование, то я решил, что не уеду отсюда и буду работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого отвращения. Здешняя земля дает не много,…