Книги из серии "Рассказы"

Сзади понимающе заговорили: — Вот оно как — на чужой-то сторонушке. — Да-а, это тебе… гляди-ка: бежит, бежит! — И ведь ничего не могли поделать; заладила свое: поеду и все. «Другие едут, и я поеду», — рассказывала мать Лиды, сморкаясь в платок. — Ну вот, съездила… узнала. — Молодежь, молодежь, — скрипела тетя с красным лицом. Потом Лида ходила по комнатам большого дома и громко спрашивала: — Ой, а это когда купили? Мать или отец отвечали: — Этой зимой еще, перед Новым годом. Полторы…

- Во, дурные деньги-то! - изумлялись односельчане, когда Семка рассказывал, какую они избу уделали в современном городском доме.Шешнадцатый век! - На паркет настелили плах, обстругали их, и все - даже не покрасили. Стол - тоже из досок сколотили, вдоль стен - лавки, в углу - лежак. На лежаке никаких матрасов, никаких одеял... Лежит кошма и тулуп, и все. Потолок паяльной лампой закоптили - вроде по-черному топится. Стены горбылем обшили... Шешнадцатый век,- задумчиво говорил Семка.- Он мне рисунки…

— Хорошая девушка? Как тебе сказать?.. Домовитая. Хозяйка будет хорошая. — А насчет любви? — Как тебе сказать?.. Такой, как раньше бывало, — здесь вот кипятком подмывало чего-то такое, — такой нету. Так… Надо же когда-нибудь жениться. — Не промахнись. Будешь потом… Непривязанный, а визжать будешь. В общем, поговорили в таком духе, пришли к дому девушки. (Ее звали Рита.) Витька и не заметил, как дошли и как шли — какими переулками. Домик как домик — старенький, темный, но еще будет стоять…

— А не опасно со справкой-то? — спросила девушка. — Могут же… это… — Я умоляю! Отработал — и все. Возил навоз на поля, — Володя с улыбкой посмотрел на девушку, но поскорей отвернулся и полез в карман за сигаретой. Не все еще шло гладко пока. Маленько было совестно. — Вас куда в прошлом году возили? — В Заозерье. Но мы там пожили неплохо… — Володе и правда понравилось ездить с курсом на осенние работы в колхоз, и никакую он справку не собирался доставать дома. — А мы ездили в Красногорский…

— Ни к кому не заходил. — Может, пиво в ларьке пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол… Беги, они пока ишо отдадут. — Да не заходил я в ларек! — Да где ж ты их потерять-то мог, скважина? — Откуда я знаю? — Ждала его!.. Счас бы пошли с ребятишками, примерили бы шубки… Я уж там подобрала — какие. А теперь их разберут. Ох, скважина ты, скважина… — Да будет тебе! Заладила: скважина, скважина… — Кто же ты? — Што теперь сделаешь? — Будешь в две смены работать, скважина! Ты у нас худой…

— Молчать! — строго осадила Лизавета Васильевна. — А то договоришься у меня!.. Молокосос. Сопляк. Веня взмыл над землей от ярости… И сверху, с высоты, окружил ястребом на тещу. — А ты чего это голос-то повышаешь?! Ты чего тут голос-то повышаешь?! Курва старая… Соня еще не поняла, что за это можно сажать. Она только очень обиделась за мать. — Ох, молодой… — воскликнула она. — Да тебе двадцать восемь, а от тебя уж козлиным потом пахнет. Теща, напротив, поняла, что за это уже можно сажать.…

Активист". Дерябин переписал написанное, остался доволен, даже подивился, как у него все складно и убедительно вышло. Он отложил это. И принялся писать другое: "В Красно-Холмский райисполком. Мы, пионеры, которые проживаем в переулке Николашкином, с возмущением узнали, что Николашкин был поп. Вот тебе раз! – сказали мы между собой. Мы, с одной стороны, изучаем, что попы приносили вред трудящимся, а с другой стороны – мы вынуждены жить в переулке Николашкином. Нам всем очень стыдно –…

— Нет. — Вот тут у нас, на Мочишшах… Ты здешный ли? — Нет. — А-а. У нас тут, на окраинке, место зовут — Мочишши, там военный городок, военные стоят. А там тоже есть кладбище, но оно старое, там теперь не хоронют. Раньше хоронили. И вот стоял один солдат на посту… А дело ночное, темное. Ну, стоит и стоит, его дело такое. Только вдруг слышит, кто-то на кладбище плачет. По голосу — женщина плачет. Да так горько плачет, так жалко. Ну, он мог там, видно, позвонить куда-то, однако звонить он не стал,…

— Надо вести дело так, чтоб ему… не знаю — стыдно, что ли, стало. Максим Думнов растянул в добродушной улыбке рот. — Так… Дальше? — Не стыдно, нет, — сказал Григорий, поняв, что это, верно что, не аргумент. — Надо, чтоб ему это невыгодно было экономически. — Так, так, — покивал Максим. И, не задумываясь, словно он держал этот пример наготове, рассказал: — Вот у нас пастух, Климка Стебунов, пропас наших коров два месяца, собрал деньги и послал нас всех… «Не хочу!» И все. А ведь ему экономически…

— Но. — Скажи кому-нибудь. Наоборот, надо от ключа влево… — Не слушай никого, Колька, ехай как знаешь. — Можа, обождать маленько? — предложил Колька и посмотрел на начальника. Тот, нахмурившись, колдовал что-то в своем блокноте. — Иди сюда, — сказал он. — Смотри: вот ключ, вот просека — поедешь просекой. Доедешь ей до Марушкина лога — вот он, снова повернешь на дорогу, там где-нибудь он стоит. Попробуйте буксировать. Не выйдет, тогда возьмите побольше на трактор… Сала, хлеба. В зеленой канистре,…

— Я вас учу, дураков. Ты приехай к нему, к Петьке-то, да сядь выпей с ним… — У тебя прям не голова, а сельсовет. — Да. Выпей. А потом к нему потихоньку в душу: сократись, сынок, сократись, милый. Ведь мы все пьем по праздникам… Праздничек подошел — выпей, прошел праздничек — пора на работу, а не похмеляться. Та-ак. А как же? Поговорить надо, убедить человека. Да не матерным словом, а ласковым, ласковым, оно, глядишь, скорей дойдет. — Его надо поленом по башке, а не ласковым словом. — Во-от.…

А над деревней синим огнем горело июльское небо. В горячих струях воздуха мерещилась сказка и радость. В воды рек опрокидывались зори и тихо гасли. И тишина стояла ночами… И сладко и больно сжимала грудь эта тишина. Летом Колька спал в сарайчике, одна стена которого выходила на улицу. Однажды к этой стене прислонилась парочка. Кольку ткнуло в сердце — он сразу почему-то узнал Глашку, хотя те, за стеной, долго сперва молчали. Потом он лежал и слушал их бессмысленный шепот и хихиканье. Он проклял…

Такого Колька не заслужил. Он выпивал, конечно, но так, чтобы «глот», да еще «несчастный»… Нет, это зря. Но странно тоже, что не слова взбесили Кольку, а этот ровный, унылый, коровий тон, каким они говорились: как будто такой уж Колька безнадежно плохой, отпетый человек, что с ним устали и не хотят даже нервничать, и уж так — выговаривают что положено, но без всякой надежды. — Да что за мать-перемать-то! — возмутился Колька. — Ты что… чернил, что ли, выпил? Чего ты пилить-то принялся? Гляди-ка,…

А Филипп стал думать про свою жизнь. Вот как у него случилось в молодости с женитьбой. Была в их селе девка Марья Ермилова, красавица, Круглоликая, румяная, приветливая… Загляденье. О такой невесте можно только мечтать на полатях. Филипп очень любил ее, и Марья тоже его любила — дело шло к свадьбе, Но связался Филипп с комсомольцами… И опять же: сам комсомольцем не был, но кричал и ниспровергал все наравне с ними. Нравилось Филиппу, что комсомольцы восстали против стариков сельских, против их засилья.…

…Сидел Никитич, курил. Прошаркали на улице лыжи, потом — стихло. В оконце вроде кто-то заглянул. Потом опять скрипуче шаркнули лыжи — к крыльцу. В дверь стукнули два раза палкой. — Есть кто-нибудь? Голос молодой, осипший от мороза и долгого молчания — не умеет человек сам с собой разговаривать. «Не охотник», — понял Никитич, охотник не станет спрашивать — зайдет, и все. — Есть! Тот, за дверью, отстегнул лыжи, приставил их к стене, скрипнул ступенькой крыльца… Дверь приоткрылась, и в белом…

Опять помолчали. — Солнце-то какое! — негромко воскликнул старик. — Какое? — не поняла девушка. — Большое. — А-а… Да. Вообще красиво здесь. — А вода вона, вишь, какая… У того берега-то… — Да, да. — Ровно крови подбавили. — Да. — Девушка посмотрела на тот берег. — Да. Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине — между рекой и горами — тихо угасал красноватый…

Дорогой говорили мало. - В какой области кандидаты? - спросил Глеб. - По какой специальности? А черт его знает... Мне бабенка сказала - кандидаты. И он и жена... - Есть кандидаты технических наук, есть общеобразовательные, эти в основном трепалогией занимаются. - Костя вообще-то в математике рубил хорошо,- вспомнил кто-то, кто учился с Костей в школе.- Пятерочник был. Глеб Капустин был родом из соседней деревни и здешних знатных людей знал мало. - Посмотрим, посмотрим,- неопределенно…

…И тут на пороге, в дверях, вырос сын его — Степан. — Здорово, тять. Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына… Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына. — Степка, что ли? — Но… Ты чо, не узнал? — Хот!.. Язви тя… Я уж думал, причудилось. Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу… Обнялись, чмокнулись. — Пришел? — Пришел. — Чо-то раньше? Мы осенью ждали. — Отработал… отпустили…