1942 - 94
Шрифт:
– Вот мы и встретились!
Глава двенадцатая.
Украина. 1942 год.
Дышать было тяжело. Что-то сильно давило на грудь, мешая легким расправиться, вдохнуть полный объем воздуха. Угодливое сознание впрыснуло в мозг воспоминания об ароматах утреннего луга, яркие картинки соснового бора за околицей родной деревни, где в детстве собирал крепкие боровики, но на самом деле пахло только порохом и прелой землей. Он умер и его похоронили? Скорее нет: сквозь полутораметровую толщу земли, насыпанную поверх крышки гроба, света точно не увидишь. А тут, если открыть глаза, можно было увидеть его блеклые лучи. Еще раз глубоко вздохнул и, поперхнувшись, согнулся, приняв сидячее положение. Сильный кашель сотряс все тело, перейдя вскоре в рвотные позывы. Спустя несколько минут, к очищенному от остатков ужина и свежей земли организму вернулось сознание. В голове гудело. Оглядевшись вокруг, Наумов ужаснулся. Еще совсем недавно здесь рос молодой
Где-то в стороне натужно взревел двигатель. Сквозь пелену полуобморочного сна он показался очень громким, и Иван инстинктивно вжался в землю, пытаясь пустить в нее корни. Но его вырывали, вместе с корнями.
– - Отпустите, гады!
– взревел он, разбрасывая неприятеля.
– Не отпущу земли русской!
В ответ его нашлепали по щекам и, кто-то со среднерусским говором, спросил:
– - Ты, что парень, белены объелся?
Наумов открыл глаза. Вокруг него стояли несколько человек в расстегнутых фуфайках. Под ними виднелись промасленные робы и рваные тельняшки. Позади, тарахтя дизелями, коптили небо два гусеничных трактора оборудованные плугами со следами свежей земли.
– - Свои!
– улыбнулся Наумов и, вновь потерял сознание.
Пробуждение было мучительным.
В голове звенело, тело сводило судорогой, а во рту стоял неприятный привкус меди. К тому же, было прохладно, и поясница затекла от долгого лежания. Он повернулся на бок и застонал: онемевшие мышцы дали о себе знать.
– - Лежи, косатик, не шевелись!
– велел незнакомый женский голос.
– Нельзя тебе шевелиться. Еще не все осколки из спины вытащили.
– - Где я?- пытаясь оглядеться, спросил Иван.
– - В надежных руках, - пояснил тот же голос.
– И нечего глупых вопросов задавать!
– - Где я?
– - Ну, что ты заладил?- теплая, мягкая рука легла на лоб. Сразу стало спокойно и, как-то, по-домашнему. Такое бывало только в далеком детстве, когда морозными зимними вечерами, нагулявшись с соседскими мальчишками, Иван приходил домой весь сырой с ног до головы, скидывал облепленные снежными окатышами валенки и куртку с шапкой, и шел пить горячий, ароматный чай из самовара. С пирогами. Тогда бабушка точно так же прикладывала руку к его лбу и заботливо спрашивала: "Не простыл, косатик?" А он и не простывал: рос здоровым и крепким мальчиком, радуя бабку и мать. Еще с самого детства он понял, что не может их подвести, так как, являлся единственным продолжателем рода Наумовых. Дед умер от ран великой войны еще в пятидесятых, а отец, кадровый офицер-десантник, знаток нескольких языков, переводчик, сгинул где-то на необъявленной войне. Даже тела не привезли, хорошо хоть пенсию выплачивали, иначе было бы совсем тяжко. Времена были трудные, да и возможно ли иначе, на скромную зарплату сельского учителя?
Сейчас он не мог понять, где находится. Трудно было отделить сон от яви. В голове все перемешалось усугубляя и без того мучительную боль. Село Шаро-Аргун, блокпост, Германия, партизанский отряд: что из всего этого было на самом деле? Где же он сейчас находится? Когда стало немного легче, и туман перед глазами почти рассеялся, Наумов обнаружил, что находится в обычной деревенской избе, достаточно просторной, но бедно обставленной. Пара деревянных скамеек, небольшой шкаф с посудой, стол и сундук, потемневший от времени стоящий в углу под иконами- вот и все убранство. Единственной значимой вещью была большая русская печь, с белыми, покрытыми известью боками. Она занимала почти четверть комнаты и смотрелась очень грозно, напоминая чудо-печь из тридевятого царства, куда попал один маленький лентяй из старого советского мультфильма. Все будто словно в сказке, но, доброй волшебницы, обладательницы мягкой руки на месте не оказалось; только пустая табуретка у изголовья его кровати. Зато, словно по взмаху волшебной палочки, распахнулась дверь, и в комнату ввалились два молодца. На лица не одинаковы, зато в идентичной военной форме и с винтовками одной модели. По синим галифе, и такого же цвета фуражкам, Иван понял, что это сотрудники НКВД. Калейдоскоп в голове сложился в очередную замысловатую картинку. Вот только была ли она правильной?
Следом за ними в комнату вкатился человек в сером костюме с черной кожаной папкой зажатой подмышкой. Именно вкатился: по-другому сказать было нельзя, настолько он был толст и мелкоросл. Красное лицо и глаза навыкате выдавали в нем карьериста пытающегося возместить свои природные недостатки рвением
по службе. Оказавшись посреди комнаты он огляделся и, переместив папку из под правой руки под левую, заявил:– - Вставайте, вы арестованы!
Сказано это было настолько безапелляционно, что Иван даже и не подумал сопротивляться. К тому же он уже перестал чему-либо удивляться, кочуя из плена в плен. Попытался подняться, но сильная боль в спине помешала этому. Застонав, откинулся обратно на кровать.
– - Что вы делаете, ироды?- вбежавшая в комнату женщина взмахнула руками и растолкала служивых.
– Не видите разве, что человек раненый!
Она подошла к лежащему на кровати Наумову, и заботливо поправив подушки, уселась рядом, прикрыв его своим худым телом. Видимо это была та самая добрая волшебница, что накануне ухаживала за ним.
– - Не отдам, пока на ноги не поставлю.
– - Хватит дурочку валять, Тимофеевна!
– толстяк достал из кармана брюк грязный носовой платок и вытер лоб.
– Ты и так уже все границы перешла. А вдруг это немецкий шпион?
– -Шпиен, не - шпиен, а для меня он в первую очередь живой человек, да и не похож он на супостата, -заявила она.
– Вам бы всех во враги записать, да к стенке поставить!
– - Ох, смотри старая, договоришься!
– погрозил пальцем коротышка.
– До греха доведет язык твой!
– - Ты о моих грехах не печалься. Какие есть - все замолю, а ты, боюсь, грехов своих даже в пекле адовом не обожжешь!
– - Тфу на тебя, - в сердцах сплюнул толстяк.
– Недолго тебе осталось проповеди свои читать. Скоро и до тебя доберусь!
– - Бог рассудит!
– - Ты на бога не рассчитывай, нет его, и не было!
– зыркая налившимися кровью глазами завопил тот.
– Хватит дурочку валять. Берите его!
Конвоиры, несмотря на сопротивление старушки, выволокли Наумова из кровати и прямо в исподнем потащили на двор. Хозяйка дома, причитая, следовала следом. Там их ждала телега, запряженная тощей кобылой, с понуро опущенной головой, будто она сама была не рада оказаться на такой службе. Ивана бросили в кузов, устланный прелым сеном и, разместившись рядом, покатили прочь.
– - Будьте вы прокляты, ироды!
– донеслось в след.
– - Будем, будем ...
– согласился коротышка и тут же начал дремать. И откуда только такие берутся? Без стыда, без совести.
Телегу трясло на ухабах: солдаты гнали, особо не заботясь о состоянии пленного. Боль в спине нарастала, голова кружилась, но еще больше тяготила неизвестность. Где он? В каком году, и что ждать дальше? Как всегда, ответы на эти вопросы он получит в самый последний момент. Так уж выпала карта.
Через пару часов мучений прибыли на место. Небольшое старое здание в два этажа, с полусгнившими рамами закрыло собой половину такого голубого и чистого неба. Оно возвышалось над Наумовым, навзничь лежащим на дне телеги, словно неприступная скала. От боли и холода Иван прибывал в полусознательном состоянии и понять, где находится, попросту не мог. Очнулся только тогда, когда его вновь бесцеремонно выдернули с телеги и потащили куда-то по жутко скрипучей лестнице. Вверх или вниз: не понятно. Затащили в небольшую комнатушку, освещенную одной тусклой лампочкой, усадили на расшатанный табурет и оставили так. На час - полтора, по ощущениям, хотя в данном состоянии это было очень сильно приблизительно. Через некоторое время, словно тряпичная кукла, он сполз на пол, не в силах больше держать раненую спину. Вытертые доски были холодны и пахли табачным перегаром, словно в старом трактире, где принято плевать на пол. Впрочем, не нужно было иметь семь пядей во лбу, что бы понять, что хозяева этого кабинета тоже не держат слюну в себе. Бить будут по-любому жестоко. И непременно сапогами. Начищенными до зеркального блеска, резко пахнущими ваксой. Время такое: жестокие нравы, низвергающие человека до значимости муравья, плюс сапоги в моде. Устав нюхать вонючий пол, Иван перевернулся на спину и теперь мог созерцать тусклую лампочку на витом проводе, ватт на сорок, запыленную и засиженную мухами. Висит груша, нельзя скушать... Какой только бред не придет в голову, когда готовишься к смерти. Лампочка подмигивала ему, то тускнея, то ярко вспыхивая, будто говоря: "Не дрейфь парень, все будет хорошо..." И почему-то ей хотелось верить. В этот момент, судя по звуку и сквозняку, дверь распахнулась, и кто-то вошел в комнату, топая подкованными подошвами. Темный силуэт затмил тусклое светило. Наумов напрягся: сейчас начнется! Но в место ударов его подняли с пола и, протащив метра полтора, усадили в старое, но достаточно удобное кожаное кресло. Боль в спине напомнила о себе, но все-таки это было лучше, чем мерзнуть на грязном полу. Теперь он смог увидеть своего благодетеля. Обычный старший сержант НКВ-дшник. Значит все еще впереди. Нужно ждать, когда придет офицер. Тогда и начнется. Но и тут он ошибся, что немало удивило: вместо ожидаемых побоев, капитан, вскоре зашедший в кабинет, внимательно осмотрел Ивана, и видимо оставшись недовольным, невесело вздохнул:
– - Плохо дело.
Затем, повернувшись к сержанту, распорядился:
– - Зови Петровича, через два часа он должен поставить его на ноги.
– - Так, вроде он и так не труп, - бросив взгляд на Ивана, произнес тот.
– - Ты, дебил!
– неожиданно взорвался капитан.
– Делай, что тебе говорят, иначе трупами сделают нас с тобой!
Сержант бросился исполнять приказ, а Наумов прикинулся бессознательным и лежа с закрытыми глазами, пытался понять, что же он такого натворил, что все так переживают за его жизнь?