1977

– Ну да, точно, – пробормотал я. – Тогда в подъезде постоим. Пять минут. Хорошо?

На этот раз пауза была долгой, как затишье перед бурей. Я почувствовал, как телефонная трубка нагрелась в руке, будто собиралась взорваться.

– Ань, ты тут?

– Ладно, хорошо. Только пять минут! Во сколько придешь?

Так. Так-так-так. Носить полные карманы золота по городу – идея так себе. Надо смотаться к себе, спрятать хабар. На даче. А еще прикупить нормальной одежды. Эта, после всех моих приключений, выглядела так, будто ее вытащили из-под грузовика. Заявиться к Ане в таком виде под Новый год – преступление.

– В четыре, – сказал я. – Нормально будет?

– Да. Приходи.

– А который час?

– Около девяти.

– Точно? Мне надо часы поправить.

Я уже вытащил их из кармана, ощутил их холод в руке.

– Без четверти десять, – ответила Аня.

Я тут же подвел стрелки, защелкнул ремешок на руке.

– Тогда пока. Буду ровно в четыре.

– Пока, – ответила она, и линия оборвалась с тихим щелчком.

Снаружи все было серо. Морозный воздух врезался в лицо, будто кто-то невидимый схватил тебя за уши ледяными пальцами. Дальше был портал. Эта штука всегда казалась мне живым существом, и я не мог избавиться от ощущения, что он терпит меня с неохотой, словно нерадивого квартиранта. В темных, будто пропитанным чем-то вязким, объятиях портала я задержался лишь на миг, а потом он буквально вышвырнул меня на пыльный пол чердака.

Бум! Приземлился я на доски. Приподнявшись на локте, я глянул на портал и пробормотал:

– Ага, спасибо, как всегда с ветерком!

На долю секунды мне вдруг подумалось, что он мог влиять на мою жизнь. Негативно. Ведь с его появлением в моей жизни началась эта череда неприятных событий. Начиная от сокращения на работе, заканчивая приключениями на той стороне и ухудшающимися отношениями с женой. И куда это все может меня привести в конечном итоге? Но лишь на миг эта мысль мне казалась здравой. А потом подумал: «Но ведь бред полный! Как он может влиять на мою жизнь? Это невозможно. Все дело во мне».

Золото я оставил на даче, все, кроме сережек и часов. Сережки остались в кармане – маленький груз, но важный. Снова вернувшись в СССР, я сразу направился в магазин одежды. Тот самый, где когда-то покупал свое пальто. Честно говоря, я сомневался, что в канун Нового года он будет работать, но удача в тот день, казалось, решила стать моей спутницей. Магазин оказался открыт.

Там я, как говорится, «упаковался» с головы до ног. Сорил деньгами. Бежевый костюм и брюки под стать ему – «шик моды наступающего 1978-го», как уверяла продавщица. Белая рубашка. Новенькие зимние ботинки, наконец-то по размеру. И еще один важный штрих – спортивные штаны. На таком морозе в одних брюках гулять – все равно что прыгнуть в прорубь. А на десерт – бежевое зимнее пальто. Оно было самым дорогим в магазине, висело прямо у входа, словно трофей. Продавщица нехотя сняла его с вешалки, но, когда я его надел, даже она смягчилась: пальто сидело, как влитое, будто шили специально для меня. Правда, и цена на него была соответствующая – 185 рублей. Красота, как известно, требует жертв и зачастую финансовых.

Выйдя из магазина, я держал в руках бумажный сверток с новой одеждой. Морозный воздух щипал лицо, но я почти не замечал этого. В ближайшем дворе нашел подъезд, поднялся на последний этаж и переоделся во все новое. Старую одежду оставил там же, сложив аккуратной стопкой на подоконнике. Сунул сережки в карманы нового пальто.

Глянул на часы. 15:39. Выходя из подъезда, я поправил на голове шапку-ушанку, убрал уши. Затем направился к остановке. Желтый автобус ехал по обледенелой дороге, тяжело дыша на каждом повороте. Внутри было тихо, только шелест шин и редкие всхлипы двигателя нарушали звенящую зимнюю пустоту. Полупустой салон казался слишком просторным для своих пассажиров – каждый из них был словно в своем пузыре, отгороженный от всех невидимой стеной.

Я сидел у окна, смотрел на улицу и пытался ощутить это самое чувство – то самое, что люди называют духом Нового года. Чувство, которое почему-то всегда кажется чем-то призрачным, ускользающим. Поначалу мне казалось, что это бесполезно, но потом… потом оно пришло. Осторожно, как легкий шорох, как холодный воздух, что просачивается в щели.

Праздник был здесь. Я чувствовал его. Не в ярких огнях и украшениях, как у меня дома. Здесь не было гирлянд, свисающих с каждого окна, не было неоновых вывесок, истекающих кислотным светом. Здесь не было пластиковых Санта-Клаусов, которые ухмыляются, как демоны в костюмах. Ничего этого здесь не было. И все же он был. Он был в морозном воздухе, в легком скрипе снега под редкими шагами, в узорах на окнах, что оставил ветер. Праздник скользил по ветвям деревьев, кружился вместе с вихрями снега, проникал в щели между домами, застывая там, как тень.

Не то, что у меня дома. Там Новый год пихали тебя прямо в лицо, как горячий, расплавленный сахар. На каждом шагу – гирлянды, вывески, Санты, скидки. Из каждого экрана – улыбающиеся лица, слишком яркие, ровные. Силиконовые. Они говорят тебе, что это Новый год. Улыбайся. Радуйся. Танцуй. Пей. Но что-то ломается внутри, когда тебе пихают праздник в рот до такой степени, что он начинает казаться ядом.

Слишком много вкуса убивает вкус. Слишком много праздника убивает праздник. Ты уже не хочешь праздновать. Ты хочешь напиться, чтобы забыть этот липкий, кричащий праздник, который лезет в глаза, ужи, в мозг. Чтобы навсегда вычеркнуть из памяти очередной прошедший дерьмовый год.

А здесь, на этих улицах, все было иначе. Праздник не кричал. Он был холодным, тихим, пронзительным. Он не улыбался тебе, но разве что слегка. Он смотрел прямо в душу и дышал вместе с тобой. Он ощущался в самих костях. Как тогда, в детстве, когда предчувствие Нового года начинало бродить в крови за две недели до того, как часы отбивали двенадцать. Помните? Вот оно волшебство – настоящее, живое, и я оказался в его гуще. Это не пластиковый, не силиконовый Новый год. Это был тот самый, с хрустящим снегом под ногами и ледяным воздухом, из-за которого щеки пылали огнем.

Ее подъезд. Ее этаж. Часы показывали 15:55. Постучал. Глухой звук разнесся по лестничной клетке. За дверью послышались шаги – быстрые, торопливые. Она.

Щелчки замка. Дверь распахнулась, и Аня юркнула в подъезд, прикрывая за собой дверь. В темно-зеленом платье, черных колготках и домашних тапочках. Накрашена, волосы – уложены. При полном параде. Внизу у меня все стало наливаться тяжелой ртутью.

Спустились на пролет между этажами. Неловкое молчание. Надо как-то начать. Я запустил руку в карман, сжал в кулаке серьги.

– Хорошо выглядишь, – сказала она. – Как будто у тебя сегодня самолет. Это так в Москве одеваются?

– Нет, – усмехнулся я. – У вас в Армавире.

– Твой синяк прошел.

– Это просто пудра. Гематома спала, но под глазом все синее, как в детской раскраске. Ты тоже хорошо выглядишь.

Аня застенчиво отвела взгляд.

– Спасибо.

Сжал серьги еще сильнее. Сейчас. Достал, раскрыл перед Аней ладонь.

– С Новым годом!

Она уставилась на них, впала в ступор.

– Ой, Сереж… не надо было… – пролепетала.

– Нормально. Не знал, что тебе еще подарить.

Аня осторожно взяла серьги, и стала рассматривать.

– У меня никогда не было сережек…

– Все когда-то бывает в первый раз.

– Спасибо тебе огромное! Только… только у меня для тебя ничего нет. Неловко-то как!

– Ничего и не нужно. Это не главное.

Насмотревшись вдоволь, Аня сжала серьги в ладошке и опустила руку. Бросила взгляд в окно, в глазах промелькнула тень. Я не смог распознать, что это. Печаль? Стыд?