1977

Они постояли там еще минут пять, а потом ушли в «Марс». Я поднялся со скамьи и двинулся к кафе. Растопив себе горячим дыханием смотровое окно на стекле, заглянул внутрь. Там, в полумраке, копошились неясные, зыбкие тени.

Думай, Серега. Думай.

И тут из кафе вынырнул парень. Одетый в пальто, такое же бесформенное и серое, как бетонная плита, и в шапку-ушанку, из-под которой торчали клочки волос. На носу – очки в черной, массивной оправе, делавшие его поразительно похожим на Шурика из старого советского фильма. Но был один нюанс, одна жутковатая деталь, которая придавала этому сходству зловещий оттенок. Лицо. Оно было одутловатым, багровым, словно перезрелая слива, готовая вот-вот лопнуть. Лицо, которое кричало – нет, вопило! – о многодневном запое. Он отошел на пару шагов от двери, чиркнул спичкой – звук, резкий и сухой, – и закурил. Дым, сизый и вонючий, потянулся вверх, растворяясь в холодном воздухе. Я подошел к нему.

– Вечер добрый, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденнее. – Товарищ, не хочешь подзаработать?

Он посмотрел на меня мутными, покрасневшими глазами. В них плескалось… удивление? Вроде того.

– Кто ж не хочет-то? – ответил он. Голос был прокуренный, с металлическим звуком.

Ешкин крот! Этот Шурик или как его там зовут – алкоголик, с его опухшим лицом и пустым взглядом, казался сейчас единственной ниточкой, за которую можно было ухватиться в этом кошмаре, чтобы все разрулить.

Я кивнул на дверь кафе.

– Там, возле входа, есть телефон. Рабочий?

– Рабочий, – проскрипел Шурик, выпуская струю дыма. – Только если звонить надо, на кассе разрешение спроси. Они его, бывает, отключают, чтобы всякие… чтоб не баловались по пьяни.

– За столиком трое парней сидят, – продолжал я, чувствуя, как внутри нарастает холодная, липкая тревога. – Один рыжий, другой цыган, третий… полный. Думаю, ты их сразу узнаешь. Вот этого, полного, можешь позвать к телефону? А за это я тебе… – я зашарил рукой в кармане, нащупав смятые купюры. – Пятьдесят рублей дам. – Сразу же зашел я с козырей.

Шурик недоверчиво усмехнулся, кривя рот в подобии улыбки. Он затянулся.

– А что ж ты, товарищ, сам его не позовешь?

– Да тут такое дело… На днях я тут… подрался, ну, в кафе этом. И там мне лучше не показываться. А с этим товарищем нужно вопрос решить, ну, чтобы он заявление в полиц… в милицию на меня не писал. Понимаешь?

Он скользнул взглядом по моему лицу, задержавшись на синяке под глазом.

– А вдруг ты его ножом… того самое?

Я усмехнулся, стараясь придать своему лицу как можно более невинное выражение.

– Да брось, друг. Ну, подрались, из-за бабы, с кем не бывает. Но за это ножом… нет, это перебор. Меня, наоборот, совесть мучает. Много плохого ему наговорил. Хочу извиниться. Сплю плохо. Помоги мне. Всего-то к телефону позвать. Я тебе за это заплачу.

Я достал деньги, отсчитал нужную сумму – пятьдесят рублей, словно плата Харону за переправу через Стикс – и протянул Шурику. Но он не торопился их брать. Какое-то время он смотрел на деньги, словно на ядовитых змей, что-то обдумывая, взвешивая на невидимых весах. В его глазах мелькнуло что-то – жадность? Страх? Или желание гульнуть на эти деньги? Я не смог разгадать. Затем, будто приняв какое-то важное для себя решение, он взял купюры и тут же спрятал их в карман.

– Вижу, ты не пьянь какая-то. Пьянь такие деньги с собой не носит. И одет ты хорошо, хотя… – он ткнул пальцем в сторону моего разбитого лица, – рожа разбита. Но ты не из тех, кто готов на мокруху. Так и быть, поверю. Что сказать-то?

– Скажи, что ему звонит Ким Викторович, – ответил я, сообщив имя и отчество отца Валентина. – Он поймет, кто это.

– А если он мне не поверит?

– Тогда все равно деньги твои.

Шурик сделал пару глубоких затяжек, и выбросив окурок, двинулся к «Марсу», но тут же замер и обернулся.

– А баба-то хоть красивая была?

– Шикарная.

Шурик хмыкнул и пошел к двери, за которой исчез через миг. Я следом, как тень, преследующая своего хозяина.

Бежевый, потертый телефон стоял на тумбочке у входа, рядом с вешалкой для верхней одежды. Все это – в небольшом, тесном тамбуре. Я встал в углу, рядом с дверью, чувствуя, как адреналин закипает в крови, а сердце стучит все громче.

Сейчас все решиться.

Или нет.

Если выйдет, главное не затупить.

Где-то через минуту, или около того – время тянулось медленно, как патока, – дверь распахнулась, впуская в тамбур гомон голосов из кафе, и… вышел Валентин. Дверь захлопнулась за ним, отрезая нас от зала, словно гильотина, запечатывая нас в этом тесном коконе, погружая в звенящую тишину. Он меня не заметил, подошел к телефону. Понял, что трубка не снята. Хмыкнул.

– Эй, – шикнул я, словно змея, готовая к броску.

Он резко обернулся, и в этот же миг мой кулак, будто кувалда, обрушился на его лицо, впечатавшись точно в нос. Хруст костей разнесся по тамбуру. Валентин рухнул назад, как подкошенный, выпучив на меня глаза, полные ужаса и непонимания. От носа к подбородку по его лицу потекли две жирные, багровые линии крови. Кровь капала на пол, оставляя темные, зловещие пятна. В этот момент я почувствовал не удовлетворение, не триумф, а лишь холодную, липкую пустоту внутри.

– Ты?! – воскликнул он. А потом до него дошла боль, он прикрыл разбитый нос рукой, из-под пальцев сочилась кровь, окрашивая светлый свитер в багровый цвет. Он застонал – звук жалкий и слабый, как скулеж раненного пса.

Я опустился на колено напротив него, схватил его за ворот свитера.

– Где телефон? – выпалил я.

– Телефон? Какой телефон? – простонал он.

– Моя вещь. Где она?

– Дома.

«Ну да, кто бы сомневался», – пронеслось у меня в голове с горечью.

– А говорил, что продал…

Я обшарил карманы его брюк. Вдруг соврал? И этот проклятый телефон при нем? Вытащил паспорт и студенческий билет. Телефона нет. В паспорте нашел страницу с пропиской. Запомнил адрес. Как оказалось, Валентин жил недалеко от Ани. Вроде, всего в двух кварталах.

– Тебе это так с рук не сойдет, козел! – зло пробормотал Валентин, вытирая с подбородка кровь. – Ты, сука, сядешь!

– Ага, – буркнул я, пропуская его слова мимо ушей. Мне больше интересовали его паспортные данные.

«Что теперь? Ломиться в квартиру?» – мелькнула мысль, но тут же отступила. Есть вариант куда тоньше по исполнению…

– Короче, так, – отрезал я, глядя ему прямо в глаза – в них плескался страх, чистый, животный страх. – Пункт первый: паспорт забираю себе. Будем меняться. Ты мне мою вещь, я тебе паспорт и студенческий. Пункт второй: даже не думай заявлять в милицию. Иначе твой паспорт найдут рядом с трупом. Мне терять нечего. Смекаешь, что в этом случае будет? Сядешь.

– Что? Да ты больной!