6:0 в пользу жизни
Шрифт:
— Спасибо, это была хорошая новость, радостно сказал Хорьков, по-хозяйски переложив документ на свой край стола, — А что вы скажете о результатах нашей операции «похороны»?
— Ну да, операция «похороны», — усмехнулся генерал, — Руководство довольно результатами. Кое-что было ожидаемым, а кое-что для нас стало новостью.
— Я никогда не думал, что получу удовольствие от этого лицедейства, — сказал Хорьков, — Когда я говорил, что на моих похоронах непременно должен быть вице-губератор, то сам поверил, что для меня это крайне необходимо.
— А как забегал Пайкин после получения денег, — хохотнул генерал, — у кого только не был! В
Да, — поддержал генерала Владимир Степанович, — Вам же теперь официально разрешены провокации, как способ получения информации.
— Знаете, — возразил генерал, — у нас говорят, что провокация — это неудачный оперативный эксперимент, а оперативные эксперименты нам никто не запрещал, надо только уметь их проводить и не прокалываться. Поэтому с вашей помощью мы замазали некоторых людей, которых надо было прихватить именно сейчас и сделать это требовалось без лишнего шума и огласки.
— Вы об этом уже говорили, — напомнил Хорьков хозяину кабинета.
Тот кивнул, но не торопился продолжать рассказ, как бы размышляя, стоит ли посвящать своего гостя в детали операции. За окном громыхнуло и генерал обернулся, чтобы посмотреть на небо, быстро затягиваемое грозовыми тучами, и на их фоне бело-голубые купола знаменитого собора, выглядели особенно выразительно.
Генерал прервал молчание, выразительно посмотрел на Хорькова и сказал:
— Теперь самое главное. Не ждите, уважаемый бывший подозреваемый, от нас громких арестов, а от журналистов разоблачительных статей. Новой московской команде требуются на местах новые люди, вот мы без лишнего шума и огласки стараемся расчистить площадку. Не будет в этой истории никакой публичности, лишние люди будут уходить тихо, может быть, даже с повышением. Поэтому я вас еще раз прошу сохранить в тайне все произошедшее и играть до конца, — тут генерал улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столу, — тьфу-тьфу-тьфу, конечно, роль человека, обеспокоенного организацией своих будущих похорон.
Хорьков толкнул массивную дверь здания главного управления внутренних дел и вышел на гранитные ступени величественного здания. Перед ним медленной автомобильною рекою, отмеченной редкими вкраплениями трамваев, тёк проспект, поднимаясь к широкому мосту над величественной рекою. После прошедшей грозы вновь сияло солнце, деревья в скверике весело шелестели молодой листвою.
Хорьков улыбнулся и подставил лицо солнечным лучам. У Владимира Степановича на душе было тепло и радостно.
Примерно в пятидесяти метрах от Хорькова другой человек, стоя у своей машины, разговаривал с кем-то по мобильному телефону.
Хорьков не знал этого человека, не слышал, о чем тот говорит, иначе от его радостного настроения не осталось бы никакого следа. Разговор по телефону неизвестного Хорькову мужчины шел именно о нём, о Хорькове, а последняя фраза, произнесенная этим человеком, несла в себе отнюдь не скрытую угрозу для Владимира Степановича.
Без всякой тени иронии, абсолютно серьезно, мужчина сказал своему невидимому собеседнику:
— Мочить надо этого урода, тем более он уже и похороны свои оплатил.
Слова, не услышанные Хорьковым, были подхвачены порывом ветра, который смешал их с другими звуками большого города и бросил эту
смесь на середину реки, прямо напротив величественного и торжественного здания знаменитой тюрьмы, и здесь собранные ветром слова и звуки окончательно растворились в весеннем воздухе.Иерусалим, 2008 год.
Ничего особенного
Ничего особенного
Расин коротко постучал в дверь генерального директора и, не дожидаясь ответа, вошёл.
Александр Рыбак, директор консалтинговой фирмы, поднял голову от бумаг на своём столе и, с недовольным выражением лица, сказал Расину:
— Ну, ты как всегда. Сколько раз тебе говорить, что если куда-то надо, то предупреди? В самый неподходящий момент тебя нет на месте. Ты где пропадаешь с утра?
Расин сел к столу директора и сказал:
— Тебе правду сказать или придумать что-нибудь поприличней?
— Дима, мы ведь с тобой договаривались, когда подписывали трудовой договор, ты согласился с моими условиями. Ведь есть, в конце концов, трудовая дисциплина, ты же юрист, сам учишь других.
— Саша, если я тебя не устраиваю, давай расстанемся. Не будем друг друга мучить: ты не будешь спрашивать, где я был с восьми до одиннадцати, а я не буду к тебе приставать по поводу зарплаты.
Рыбак замолчал.
— У тебя сегодня был новый клиент? — спросил Расин после паузы.
— Да. Мы с ним два часа проговорили, завтра он опять придет к часу дня, — оживился Рыбак.
— Я полагаю, что за два часа он нам сто долларов уже должен?
— Он нам больше будет должен.
— Чего он хочет?
— Он хочет поставить своего дружка генеральным директором.
— А старый генеральный директор не хочет, чтобы его кто-то заменил? — спросил Расин.
— Я знаю, что ты предпочитаешь читать бумажки. Возьми эту папку, Белкин все подобрал по уму.
— Фамилия твоего сегодняшнего гостя Белкин?
— Гостя Белкин, он заместитель генерального. А держатель контрольного пакета акций и председатель совета директоров фамилия Догадов. Генерального директора фамилия Андреев. Через месяц ему будет семьдесят лет, и он собирается уйти на покой, но наших клиентов беспокоит, что эти обещания не будут выполнены.
— И что в этом страшного? — спросил Расин, — Ведь живут же они все вместе при генеральном директоре Андрееве. Если не захочет сам уйти — пусть соберут внеочередное собрание и изберут нового генерального. Неужели до собрания акционеров они не могут дожить?
— Белкин говорит, что не могут. По его словам в последнее время Андреев стал подписывать странные бумаги, они боятся, что он намеревается обанкротить завод, или, по крайней мере, продать некоторые активы. Я тебе говорю, что в папке есть любопытные документы. Прочитай!
— Ладно, я прочитаю, — сказал Расин, вставая, — Значит завтра в час?
— Я тебя очень прошу — не опаздывай.
— Ты тоже не опаздывай, — ответил ему Расин, выходя из кабинета.
Генеральный директор завода Анатолий Степанович Андреев в своём кабинете был один. Он стоял возле раскрытого шкафа, на полке шкафа посередине стояла початая бутылка дагестанского коньяка.