6:0 в пользу жизни

Владимир Степанович замолчал и задумчиво посмотрел в бесконечную голубизну весеннего неба через огромное трехметровое окно, обрамленное тяжелыми парчовыми шторами. Там, в легкой голубой дымке, среди легких белых облаков, казалось, плыл маленький золотой кораблик.

Эдуарду Савельевичу почудилось, что в глазах Хорькова набухают слезы и он, подавив в себе желание возражать своему гостю, после небольшой паузы спросил:

— Простите, а кто умер? Я никаких таких печальных новостей не слышал.

— А никто не умер, — спокойно ответил Хорьков, — Пока еще не умер.

Пайкин, опять же стараясь быть максимально деликатным, вновь спросил:

— Вы в скором времени ожидаете это печальное событие?

— Нет, — ответил ему Хорьков, — в скором времени не ожидаю, хотя, как вы понимаете, нас всех это ждет. Кого раньше, кого позже…

— Да, вы правы, — согласился Пайкин, — все там будем. Но о ком же, все-таки, идет речь?

— Да обо мне идет речь, — как бы даже раздраженно признался Владимир Степанович, — я пришел к вам заказать свои собственные похороны.

От удивления Эдуард Савельевич моментально выпрыгнул из своего кресла. Будучи ввергнутым в крайнюю степень удивления и, обладая холерическим темпераментом, он начал бегать по кабинету, пересекая по диагонали огромный бордовый ковер, оберегавший наборный паркет от случайных повреждений.

В отличие от хозяина кабинета, Владимир Степанович сохранял полное спокойствие и с любопытством рассматривал необычную обстановку кабинета президента всемирно известного продюсерского центра. Четырехметровые стены двадцатиметровой комнаты были затянуты красным шелком с золотым рисунком, потолок кабинета был украшен лепкой, выполненной итальянскими мастерами пару сотен лет назад. Стол хозяина кабинета тоже производил впечатление музейного экспоната. С изогнутыми ножками, украшенными бронзовыми львами, он был совершенно пуст, если не считать опустошенной Эдуардом Савельевичем чашечки из-под кофе.

— У вас здесь прямо как в музее, — спокойно сказал Хорьков.

Пайкин остановился и, обведя взором свой кабинет, сказал:

— А это и есть музей. Здесь ничего не разрешают менять, вот — даже журнальный столик мы поставили без разрешения арендодателя, — и Пайкин кивнул в угол, где одиноко стоял стеклянный столик со странно выглядящим среди пышного дворцового великолепия, ноутбуком хозяина кабинета.

— Зато место — престижнее некуда.

— Да, место престижное, — согласился Эдуард Савельевич и, подойдя к окну, стал что-то старательно высматривать внизу. — Престижное, а что толку? Милиции вокруг полно, а машину два раза с этого места угоняли, как будто кто-то за ней специально охотится.

— Машина тоже престижная? — поинтересовался Хорьков.

— «Лексус», четыреста семидесятый.

— Достойная машина.

— Даже номер специальный взял, чтобы заметнее была, спутниковую систему слежения поставил, нет — все равно угнали.

— Нашли потом?

— Куда там! Страховку выплатили, потом другую машину купил. Стоит, вроде бы, на месте, — сказал Пайкин, отходя от окна. И, с опаской возвращаясь к теме, поднявшей его из массивного кресла, он наконец-то спросил Хорькова:

— Если это печальное событие, я имею в виду, — здесь Пайкин слегка запнулся, — похороны, произойдет только в неопределенном и, наверняка, весьма далеком будущем, почему же вы решили озаботиться этой проблемой именно сейчас?

— Понимаете, — с готовностью ответил ему Хорьков, — я привык все решать сам и с нужными людьми привык договариваться без посредников. На, так называемых, наследников я рассчитывать не могу, похоже, что они кроме фамилии от меня ничего не получат. Партнеры по бизнесу мне кажутся гораздо надежнее, ведь если ты человек порядочный, то и условия сделки выполнишь. Правда у нас в стране до сих пор модно «кидать» партнеров, но из того, что мне о вас говорили, я сделал вывод, что свои обязательства вы стараетесь выполнять. Поэтому я пришел заключить сделку. И еще я знаю, что вы умеете договариваться с нужными людьми.

— Да, вы правы, — удовлетворенно кивнул Пайкин, — я никогда никого не обманываю и свои обязательства стараюсь выполнять, хотя это бывает порой очень нелегко.

— Вот и хорошо! — Хорьков хлопнул ладонью по столу, — на честное отношение к моему предложению я и рассчитывал, ведь проверить исполнение нашей договоренности, как вы понимаете, я уже не смогу. Но, — тут Хорьков сделал паузу, — мне будут нужны гарантии. Не потому, что вы меня сможете обмануть в будущем, — тут Владимир Степанович поднял руку, предупреждая попытку Пайкина ему возражать, — мне нужны лишь гарантии того, что столь необычный заказ под силу ваше замечательной компании. Короче, — Хорьков вновь повелительным жестом руки остановил Эдуарда Савельевича, — я хочу сейчас передать вам некоторую сумму денег, в том числе заплатить за ваши хлопоты, а основная сумма будет лежать в банке и дожидаться того скорбного часа, когда Господь сочтет, что пришло время потратить эти деньги по их назначению.

— А если Господь сочтет, что мой уход из этого мира должен произойти раньше вашего?

— Если, дорогой Эдуард Савельевич, вам Господь отмерил меньше моего, во что, с учетом вашего возраста верится с трудом, у меня, как вы понимаете, будет еще возможность определиться с исполнителем моего заказа.

— Ну а деньги официальных «плакальщиков» вы тоже оставите в банке?

— Не совсем так. Все-таки вы должны подтвердить, что с «плакальщиками», как верно их обозвали, вам удалось договориться. Поэтому я готов дать необходимую сумму для вознаграждения нужных людей, а уж будут они или нет оказывать мне, так сказать, посмертные услуги зависит не от нашей с вами воли, а от Него.

И Владимир Степанович показал пальцем вверх, на струящуюся хрусталем из лепного потолочного плафона огромную музейную люстру.

— А как вы намереваетесь узнать, с кем именно я договорился? — продолжал допытываться Пайкин.

— Я понимаю, что расписок в этом случае никто никогда не даст, — ответил Хорьков, — Но мне будет достаточно, если в случае положительного ответа кандидата в «плакальщики» мне в качестве доказательства будет представлена запись вашего разговора. Надеюсь, подходящий диктофон для такого случая у вас есть?

— Найдется, — задумчиво ответил Эдуард Савельевич.

— Я никак не возьму в толк… — сказал Николай Валентинович, поднося к своей трубке дорогую блестящую зажигалку, и принимаясь раскуривать трубку. Раскурив трубку, он выпустил в потолок струю ароматного дыма, и продолжил:

— Что ты от меня сейчас хочешь? Клиент, как я понимаю, жив, здоров и помирать не собирается. Ты же мне предлагаешь деньги за то, что я не делал, не делаю и, может быть, делать никогда не буду. Обычно все бывает наоборот: я соглашаюсь что-то сделать, а потом меня пытаются кинуть и не заплатить. Или я все же чего-то не понял?

Николай Варганов, депутат городского парламента, положил трубку на край массивной пепельницы и испытующе поглядел на Пайкина, сидящего в кожаном кресле по другую сторону небольшого столика.

Кабинет Варганова был уставлен дорогой, но стандартной мебелью и был похож на тысячи таких же кабинетов по всей стране, но за окном депутатского кабинета высилась громада собора, золотой купол которого, возвышаясь над земной суетой, казалось, принадлежал уже другому миру.

— Нет, Коля, ты понимаешь все правильно, — ответил Пайкин, — Ты сейчас можешь взять деньги только за то, что в случае смерти Владимира Степановича Хорькова ты обещаешь придти на его гражданскую панихиду, произнести речь о заслугах покойного, а потом подержать свечку около его гроба, пока будет идти отпевание.