"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Очень может быть, что на совести Юрия была не одна загубленная напрасно — не в бою и в поединке — человеческая жизнь. Не исключено, что среди его жертв были дети и женщины, а это психологически готовило его к страшной расправе над Ульяной.

Можно сказать, что жизнь Юрия протекала в условиях, когда, по словам летописца, «помрачись солнце и бысть тма, и потом солнце явися, кровавыя лучя изпущающе з дымом»⁹³.

Однако личность Юрия далеко не однозначна. Захват литовцами Смоленска вызывает у него скорбь и тугу великую, горесть души, рыдания и плач. Как ни велико его стремление владеть отчизной и дединой, Юрий готов отдать Смоленск московскому князю, только бы не владела им «поганая» Литва. Летопись и ее читатель не может не сочувствовать Юрию, потерявшему не только свое княжество, но и отца, убитого на войне, брата и жену, уведенных в плен. И не всегда Юрий был жесток: летопись отмечает, что, убив в Смоленске литовского наместника Брянского князя Романа, он беспрепятственно отпустил его жену. Перед нами человек, который не только причинял страдания другим людям, но и сам их познал в полной мере. Не случайно летопись дает понять, что перед смертью Юрий испытал раскаяние за содеянное. Несомненно, Юрий не только принял жестокие условия своей жизни — он их сам активно формировал, и он же стал их жертвой. Перед нами — личность незаурядная, трагическая, способная на сильную страсть, но какую? Как утверждает летописец, к Ульяне Юрий испытывал лишь «плотское хотение», невозможность удовлетворить которое вызвала у князя приступ ничем не сдерживаемой ярости. Ярость от невозможности обладания Ульяной и составляет содержание страсти Юрия.

Если проанализировать поступок Юрия с точки зрения современных представлений о чувствах⁹⁴, то окажется, что идея обладания женщиной доминировала в определенный момент в сознании Юрия над всеми остальными его интересами, мыслями и практическими действиями. Подчеркнем, что объектом страсти Юрия была не Ульяна, а физическое обладание ею, что и определило направленность тех изменений, которые произошли в его личности под влиянием страсти. Так как эта страсть не была связана с этическим чувством любви, то вступила в противоречие с общественной моралью и, быть может, даже с прежними идеалами самого Юрия. Так как трудность достижения цели страсти у Юрия оказалась благодаря стойкости Ульяны непреодолимой, уровень изменений его личности оказался особенно высок, что объясняет зверский характер его действий.

История Юрия Смоленского могла бы стать доводом в пользу низкого уровня эмоциональных отношений на Руси вообще, если бы не два обстоятельства. Это, во-первых, реакция летописца. Если в своей борьбе за Смоленск Юрий вызывает его несомненные симпатии, то оценка убийства им Ульяны прямо противоположна: «И бысть ему в грех и в сгуд велик, и с того побе-же ко Орде, не терпя горкаго своего безвренниа, и срама, и безче-стия»⁹⁵. Здесь важно то обстоятельство, что осуждение Юрия не столько исходит от самого летописца, сколько имеет нравственнообщественный характер. Но особенно существенно, что низменная страсть Юрия натолкнулась на твердость Ульяны. Трудно эту твердость объяснить, если отказаться от допущения, что она также была продиктована страстью. Какой идее она была подчинена? Любви к мужу? Строго говоря, летопись не дает нам права ответить на этот вопрос утвердительно.

В летописи Ульяна не желает подчиниться Юрию по следующему мотиву: «Како аз могу мужа своего, жива суща, остави-ти и к тебе поити?» Таким образом, решимость Ульяны подчинена не чувству любви к мужу, а чувству долга, идее верности. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Юрий убил Семена Мстиславича, подозревая его в том, что он научил жену покуситься на жизнь Юрия. Эта деталь позволяет предполагать сговор супругов. Стояла ли за ним та любовь, без которой они не мыслили самой жизни? Не знаем. Вспомним, однако, что летопись не предназначена для показа любовных отношений, само внимание летописца к конфликту между Юрием и Ульяной выходит за пределы жанра. Летопись не обладает нужными средствами, так сказать, «не умеет» рассказать о любви, которая в действительности могла существовать.

Гораздо больший интерес к этому чувству проявляет «Хронограф» 1512 г. Исследователи отмечают противоречивый характер этого памятника: с одной стороны, это история древних царств и царей, проникнутая церковно-охранительной идеей, стремлением показать, что судьбами людей управляет рок, против которого они бессильны. С другой стороны, «Хронограф» стремится показать, насколько история зависит от добродетелей и пороков людей. Отсюда внимание к психологическим характеристикам, стремление морализировать. Особенно важно, что, в отличие от летописи, «Хронограф» был предназначен не для официального, а для индивидуального чтения, поэтому в нем много занимательности, философских и общеисторических назиданий⁹⁶, в связи с чем здесь гораздо чаще, чем в летописях, женщина выступает в качестве действующего лица истории. Хотя большая часть женщин «Хронографа» — библейские персонажи, они воспринимались автором и читателем как реальные люди, поэтому их образы нужно рассматривать скорее как непосредственное, чем условное, воспроизведение действительности. К этому следует добавить, что о многих библейских историях широкий читатель впервые узнал из «Хронографа», так как первый полный перевод Библии на Руси появился только в конце XV в., а до этого Ветхий Завет был известен только в переработке для церковного чтения⁹⁷.

Сравнение библейского текста с «Хронографом» показывает, что его автор порой весьма вольно интерпретировал первоисточник. Характер и направление интерпретации и представляет для нас первостепенный интерес. Особенности воспроизведения Библии обнаруживаются уже в рассказе о том, как сатана в образе змея искусил Еву. В Библии, как известно, подчеркивается, что плод с запретного дерева был привлекателен тем, что давал знание: «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание...» (Быт. 3: 6). «Хронограф» передает эту сцену иначе: «виде же она (Ева) плод и бяше плод красен. Радостен бо видением и добр в снедь, преблажняшеся (соблазнительный) взором и пре-влачишася (привлекательный) сердцем, мняше сладкосердным и сладким желанием каплюще, пока сего сотона и прельсти ей чашу показавше суслажаяемоу медем прелестным».

Только после этого описания прелести запретного плода «Хронограф» передает слова змея о том, что плод дает знание («аще токмо принесете к оустам овощие, отверзуться вежда очима вашима...»)⁹⁸. Мотив чувственности явно усилен «Хронографом».

Сравним теперь Библию и «Хронограф» в эпизоде о переселении Аврама в Египет.

Библия:

Когда Аврам приближался к Египту, он сказал [своей жене] Саре: «вот я знаю, что ты — женщина, прекрасная видом». Скажи египтянам, «что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя и дабы жива была душа моя чрез тебя».

«<...> 15. увидели ее и вельможи фараоновы, и похвалили ее фараону; и взята была она в дом фараонов;

16. И Авраму хорошо было ради ее; и был у него мелкий и крупный скот, и ослы, и рабы, и рабыни, и лошаки, и верблюды;

17. Но Господь поразил тяжкими ударами фараона и дом его за Сару, жену Аврама», после чего фараон вернул Сару Авраму (Быт., гл. 12).

«Хронограф»:

Когда Аврам переселился в Египет, «с ним же бе и Сара радостнообразна и лепаа». «Видев же Авимелах Сару превсходя-щу паче всех жен египетских, яко же шипок* вся цветы, и есь племен бысть добротою ея, и яко приведеста ея к нему, похот-ню гибноущу, и оубо осквернил бы ложе праведного, аще бы не Бог соего угодника почел: язвами тяжими нощию оумучил царя и соуща с ним. Он же Аврама призвав, рече ему: “что се сътворил еси, не рече, яко жена тебе, но сестра”. И отдает Авраму жену его, и многими дарами одарив...»⁹⁹

Как видим, автор «Хронографа» не удовлетворился библейским описанием Сары («прекрасная видом»). Он утверждает, что жена Аврама превосходила всех жен египетских, как роза все другие цветы. Если в Библии ничего не говорится о непосредственных впечатлениях фараона от Сары, то в «Хроногра-

фе» он пленен ею и охвачен желанием. В Библии фараон далеко не сразу догадывается о том, что Сара — не сестра, а жена Аврама, автор же «Хронографа» не может допустить, чтобы фараон овладел Сарой, и поражает его язвами в первую же ночь, что еще больше подчеркивает чувственную красоту Сары. Любопытно отношение автора «Хронографа» к истории Иакова, Рахили и Лии. Напомним, как она передается Библией.

Иаков полюбил Рахиль, и за нее работал у ее отца Левана 7 лет, после чего Леван пообещал отдать Иакову Рахиль, но в брачную ночь подменил ее своей старшей дочерью Лией, у которой были больны глаза. Иаков служил Левану еще 7 лет и наконец получил Рахиль. Господь увидел, что Лия не любима, и отверз ее утробу, а Рахиль была неплодна. Лия родила 4-х детей, и тогда Рахиль дала Иакову свою рабыню, от которой родились дети, считавшиеся рожденными от Рахили. Так как Лия перестала рожать, то она тоже дала Иакову свою рабыню, от которой родились сыновья. Сын Лии нашел в поле мандрагоро-вы яблоки, которых захотела Рахиль. Лия ответила:

«15. <...> “Неужели мало тебе завладеть мужем моим, что ты домогаешься и мандрагоров сына моего?” Рахиль сказала: “Так пусть он ляжет с тобой эту ночь за мандрагоры сына твоего”.

16. Иаков пришел с поля вечером, и Лия вышла ему навстречу и сказала: “Войди ко мне [сегодня]; ибо я купила тебя за мандрагоры сына моего”. И лег он с нею в ту ночь.

17. И услышал Бог Лию, и она зачала и родила Иакову пятого сына» (Быт., гл. 30).

По всей вероятности, автору «Хронографа» продажа Иакова за мандрагоровы яблоки показалась недостойной, и поэтому стихи 15 — 16 Библии он опустил. На этом фоне особенно важным выглядит то, в чем «Хронограф» воспроизвел точно рассказ Библии: «Бе же оу Лованоу две дщери: старейшая Лия, еяже очи болезне, а меньшая Рахиль, иже добра 6е взором зело, ею же възлюби Иаков». И далее: Бог, видя, что Иаков «не любит Лии, отверзе оутробу ея»¹⁰⁰.