"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Чрезвычайно важно, что «Хронограф» передает чувство Иакова к Рахили словом «взлюбил» без того осуждения, которое вкладывалось в слова «любодеяние» и «прелюбодеяние». Если при этом учесть, что Иаков полюбил Рахиль за то, что она «добра бе взором зело», то окажется, что в изложении «Хронографа» чувство Иакова к Рахили освобождено от аскетизма и предстает как естественно-человеческое. Такой взгляд на любовь ранее обнаруживался только в переводных произведениях, а в памятниках Руси предстает едва ли не впервые. Впрочем, нельзя утверждать, что «Хронограф» последователен в своем понимании любви. Так, то обстоятельство, что Песнь Песней опущена им полностью, свидетельствует о неспособности к восприятию любовной лирики. Вместе с этим «Хронограф» содержит в себе «Повесть о создании и попленении Тройском и о конечном разорении», где Александр Фариж* «писаша на субрусе червленым вином к Елене сице: “Царица Елена, люби мя, яко же и аз тебе”»¹⁰¹ — перед нами опять-таки едва ли не первое в древнерусских памятниках объяснение в любви. Оно тем более интересно, что, будучи адресованным чужой жене, не вызывает никакого осуждения. По существу, перед нами здесь обнаруживается та особенность рыцарской любви средних веков, о которой писал Энгельс: она не была супружеской любовью, а «устремляется на всех парусах к нарушению супружеской верности...»¹⁰². В то же время автор «Хронографа» не осуждает чувственной стороны супружеских отношений. В свое время Гегель указывал на то, что Церковь, причисляя брак к таинствам, унижала его, поскольку считала безбрачие более святым¹⁰³.

В «Хронографе» же в истории рождения Христа содержится отсутствующее в Библии рассуждение о том, что Богородица сохранила «непорочное девство», так как отдана была Иосифу не на брак. Ее «девство» было «не по воздержанию, якоже прочим человеком, но от естества, еже есть странно человеческого естества, яко же мнози от святых свидетельствуют о ней»¹⁰⁴.

Таким образом, девственность Богородицы предстает не как человеческое свойство, а как «странно человеческое». Богородица говорит архангелу Гавриилу о том, что мужа она не знает, что в ней «желанна мужеска», что она «не вдана мужю на совокупление, но старцю в сохранение непорочного девства». Автор «Хронографа» дает понять, что всё это является «естеством» Богородицы, а не простой женщины, для которой, наоборот, естественно желание принадлежать мужу. Перед нами тот сдвиг в сознании общества, о котором писал А. И. Клибанов: в конце XV — начале

XVI в. «были утверждены брак и семья как норма жизни. С чувственного опыта согнана мрачная тень греха, и чувственный опыт был освобожден от запрета». Это и означало «приятие жизни»¹⁰⁵.

В связи с этим интересно рассуждение «Хронографа» «о отложении жен епископам». «Восхотеше убо святим отци в сему притчу без жен быти, Пафнутие исповедник возбрани тому быти, рек: “не налагайте тяжкого ярма на Христовы иерея: честен брак и ложе нескверно. Они же, послуша его, единем епис-

копам без жен суставиша”»¹⁰⁶. У нас есть возможность проследить, как этот нравственный принцип — «честен брак и ложе нескверно» — реализовался в жизни.

В 1465 г. митрополит Феодосий велел вдовым дьяконам и попам «стричься». Если же при этом окажется, что у них были наложницы, то виновных надлежит мучить без милости и священство с них снимать, поскольку они «последоваху плотьским похотем, зане не Богу служит изволиша, но льготу телу своему».

Исполнение распоряжения митрополита показало, что попов и дьяков, дававших «льготу телу своему», было множество, и из-за этого многие церкви остались без попов. Судя по всему, прихожане этих церквей не видели в поведении своих пастырей ничего предосудительного, ибо они стали проклинать митрополита, отчего он якобы разболелся, оставил митрополию и ушел в монастырь¹⁰⁷. В глазах прихожан «честным» был даже незаконный повторный брак дьяков и попов, а это значит, что их «ложе» не считалось «скверным».

Таков важнейший сдвиг в нравственном сознании средневековой Руси, который зафиксировали памятники непосредственного отражения действительности.

Заключение

Анализ памятников письменности XIV — XV вв. показывает, что тема любви занимала в них немалое место, несмотря на отсутствие в русской литературе жанров любовной лирики и романа. Не имея «законных» средств своего выражения, тема любви использовала для этого средства «незаконные». Среди последних жанры условного отражения действительности особенно рельефно показывают столкновение аскетической и чувственной трактовки любви. Можно предполагать, что аскеза была не. только следствием религиозного мировоззрения, но и реакцией на бездуховность половых связей и разврат; на практике, однако, аскетическое миропонимание привело к тому, что любви было отказано в естественности. Разумеется, сама жизнь ставила пределы этому отказу, поэтому по отношению к мирянам Церковь пропагандировала взгляды, суть которых сводилась к признанию брака как необходимого средства продолжения рода. Тот факт, что половая связь вне брака оценивалась как блуд или прелюбодеяние, свидетельствовал о признании «незаконности» самого чувства любви. Максимум, который позволила Церковь мирянину в этом вопросе, заключался в принципе: «Брак чист и ложе нескверно».

18 «А се грехи злые, смертные. » гаг

Однако существовало и иное понимание любви. Не только памятники переводной литературы, но и жития не смогли избежать показа живого человеческого чувства. Ярче всего оно проявилось в «Повести о Петре и Февронии». Будучи не в силах скрыть любовь своих героев, житие, однако, наложило на это чувство свою печать: оно лишило любящих чувственного наслаждения. В результате высшая форма полового влечения — любовь как страсть — не могла найти своего воплощения ни в житии, ни в других жанрах условного отражения действительности.

Полагаю, однако, что этому мешали и некоторые особенности социальных отношений. Речь идет о том, что в развивающемся феодальном строе Руси весьма прочным и влиятельным оставалось холопство. Этот институт в последние годы предстал в новом свете благодаря исследованиям И. Я. Фроянова,

В. И. Панеяха, Е. И. Колычевой и А. А. Зимина¹⁰⁸.

Для нас особенно интересны наблюдения А. А. Зимина. Он пришел к выводу, что процесс трансформации холопов, посаженных на землю, в крепостных крестьян был прерван на Руси татаро-монгольским нашествием, которое питало собою резкое размежевание свободного крестьянина и холопа¹⁰⁹.

По мнению А. А. Зимина, холопство оказало сильное влияние и на облик господствующего класса, в который вливались боярские и княжеские холопы-слуги. Эти «нравственно-растлен-ные люди» образовали основную массу помещиков конца XV в. «Холопье происхождение, собачья преданность самодержавию значительной части служилого люда сыграли большую роль в том, что власть московского государя, опиравшегося на них, приобрела явные черты деспотизма. Господа “из холопов” становились лютыми крепостниками и душителями всякого неповиновения, стараясь выместить на подвластных им угнетенных и оскорбленных то, что пришлось вытерпеть им самим»¹¹⁰.

Таким образом, холопство наложило свой отпечаток не только на социальные и политические, но и на нравственные отношения Руси. Нет сомнения в том, что особенно сильно пострадали от него нравственные чувства людей, являющиеся наиболее сильной и непосредственной реакцией человека на его взаимодействие с действительностью¹¹¹.

Как известно, по «Русской Правде» холопом становился человек, если он «поиметь робу без ряда» (ст. 110). О превращении в рабу женщины, выходившей замуж за холопа, здесь ничего не сказано. Судебник 1497 г. не оставляет в этом вопросе никаких сомнений: «по рабе холоп, по холопе раба» (ст. 66). Е. И. Колычева считает вторую часть этого установления («по холопу раба») несомненным новшеством по сравнению с «Русской Правдой»¹¹². А. А. Зимину же кажется невозможным допустить, что в Древней Руси жены холопов оставались свободными — их переход в холопство, по его мнению, был само собой разумеющимся¹¹³.

Как бы то ни было, совершенно бесспорно, что к концу

XV в. норма, которая вела к утрате свободы при браке между свободными и холопами, по сравнению с Киевской Русью, не размывалась, а усугублялась. Благодаря этому отношения рабства примешивались к личным отношениям многих мужчин и женщин, что создавало такую социально-психологическую атмосферу, которая затрудняла развитие любви, предполагавшей хотя бы элементарно свободное положение людей. В таких условиях укреплялся взгляд на женщину как на рабу желаний мужчины. В качестве реакции на эти представления и на бытовой разврат получал развитие аскетизм, убивавший естественность человеческих чувств.

Об огромном влиянии социальной среды на чувства людей свидетельствуют факты, содержащиеся в памятниках непосредственного отражения действительности. История Юрия Смоленского и Ульяны показывает, что страсть может деформироваться в злодейство, если любовь к женщине сочетается с отношением к ней как к служанке сладострастия.

Однако памятники литературы и «Хронограф» свидетельствуют о развитии и гуманистического понимания любви. Оно находит свое выражение в элементах гедонизма, в преодолении аскетизма. Отсутствие любовной лирики и романа не дает возможности утверждать, что эта тенденция стала преобладающей, можно говорить лишь о появлении и известном развитии тех условий, которые позже сделают любовь законной и распространенной темой литературы и других памятников письменности.