"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Слышав же сия цесарева, яко Диоклитиан с мудрецы приехал, и возрадовася велми, и нарядися во многоценныя ризы, с паньями прииде к цесарю и поклонися ему, и сяде близ его, и рече ему: «Сей ли сын твой?»

Он же рече: «Сей сын мой, токмо молчит, а не глаголет».

Цесарева же рече: «Великий цесарю, да пойму его аз единаго на беседу к себе и учиню его, что имат со мною глаголати». Цесарь же даст на ея волю. Цесарева же, взем Диоклитиана за руку, и восхоте его вести во внутреннюю камору, цесаревич же отъя от нея руку свою.

Цесарь же рече сыну своему: «Востани и поиди с нею». Диоклитиан же, востав, поклонися отцу своему и иде с нею.

Она же веде его в пресветлый чертог свой и повеле изыти от себе всем паньям, и болярыням, и девам. Они же вси вон изы-доша, цесарева же паки взем Диоклитиана за руку и посади его на постель подле себе, и положи очи свои на него, и рече ему: «О сладкий мой Диоклитиане, ты очию моею возгорение, ляги со мною и буди наслаждася моея красоты, и аз да наслаждуся твоея доброты. И не глаголи того, еже не хотети. Многажды бо хотех еще во девстве моем видети тя, и много молив отца твоего, дабы ми показал светлость лица твоего, и зело радуюся и веселюся о твоем пришествии. Но молю тя, свете милый, обве-сели мое желание». И восхоте целовати, и рече ему: «О любезный, твори что хощеши, и кого стыдишися, едина бо есть посте-ля и комора». И откры груди своя и нача казати их, глаголя: «Гляди, Диоклитиане, зри и люби белое тело мое по своей воле, аще ли сего не сотвориши, то злою смертию умреши».

Он же паки отвратися от нея и не глагола ничто же. Она же рече ему: «Мню убо нечто срама деля⁸³, не хощеши со мною гла-голати, и ты убо возми бумагу и чернило и напиши, еже хощеши». Диоклитиан же приим бумагу и чернила и написа сице: «О нарицаемая моя мати, жив Бог мой, не буди ми еже уподобится Содому и Гомору и осквернит ложе отца своего, вины убо не хощу тебе учинит, а греху сему не причащуся и не хощу навести на ся клятвы отца своего. Ни, мати моя, не буди ми того сотворит! Прочее не услышиши от мене к тому никаковаго словеси».

Она же, воззрев на него велиим гневом и яростию, и рече ему: «Скоро умреши злою смертию!» Писание же Диоклитиано-во зубами раздра и одеяние свое растерза до пояса, и лице свое до крови [раз]одра, нача вопити великим гласом: «О господия моя, помозите ми и не дайте беззаконному сыну цесареву изна-сильствовати мя!»

Услышав же цесарь великое кричание и прииде к ней. Цесаре-ва же паде на нозе его с воплем и со слезами и рече ему: «О милостивый государю, помилуй мя, се сын твой — злый диавол, лихий человек; аз убо наедине в коморе хотех его в беседу привести, дабы он что глаголал, он же безстудием наполнен, и нача мене нудити ко греховному падению, аз же много отрицахся и рекох ему: «Что хощеши творити, беззаконниче?» Он же восхоте мя осквернит насилием своим, и видиши: растерзаны ризы моя и лице мое окровавлено. Аще бы ты не вскоре пришел, то бы он надо мною скверное хотение свое учинил, и молю ти ся, пресвет-лый государю мой, учини ему за мою срамоту отмщение!»

Цесарь же, слышав таковое, на сьща своего велми разгнева-ся и яростию зелною разжжеся на него, обвесити его хотяше.

Видевше же паны и боляре его, возжалишася зело и присту-пиша к царю, глаголаша ему: «О великий государь наш, не подобает сего вскоре сотворит, еже казнит сына своего, дондеже известно увеждь о нем»⁸⁴. Цесарь же повеле в темницу заключит его.

И уведав цесарева, яко цесарь сына своего не казнил, и нача неутешно плаката.

Цесарь же рече к ней: «О любезная моя, что плачеши?»

Она же рече ему: «Понеже обещахся еси за срамоту мою сына своего казнита, а не казнил еси его, еже обещахся еси мне, но и солга, а сие збудется та, аки некоему древу со младым древцем».

И рече цесарь: «О любезная, жду от тебе сея повести, да повеждь ми явственно!» <...>

Повесть третиа. О некоем госте и о птице, глаголемой сороке, и о блядивой жене его. Бысть некий гость, имея у себе жену велми красну, бе же у него птица, сорока глаголемая, и говоряше всяким языком и сказываше гостю всю истину, что без него ни творитася или что от кого слышит, то все гостю, своему господину, сказываше явно. Он же велми любляше ю, жена же его при нем велми млада, аки государыня наша цесарева пред тобою. Бысть же во едину от нощей спаше той гость с своею женою и не возможе ея утешити, и возжделе-ния ея похотного исполнит, староста своея деля. И того ради жена его, возненавиде его и начат им гордета, и приучи к себе, греховнаго ради падения, некоего юношу лепа зело. Юноша же той в крепости суще и возможе скверное желание ея исполнит, и любодейства возжделение утолита, и пламень ярости несыть-ства блуднаго угасита, и нача с ним чюжеложествовата и несытною любовию любита его. Егда же мужу ея отходящу где на купли, она же в то время с чюжеложником своим пребываше и скверное свое хотение совершаше, сорока же, видев сия, вся господину своему извещаше. Гость же, слышав сия от сороки, жену свою велми бивше.

Рече убо жена мужу своему: «Ты убо веришь проклятой сороке, покаместь у нас сорока будет, ино межю нами всегда мятеж будеть». Гость же рече ей: «Никако, сорока не молчит николи, что видит или что слышит, то мне и скажет, и аз ей болши тебе верю».

Некогда же поеде гость той на куплю, и, достигши первой нощи, прииде к жене его рачитель ея и ляже с нею. Услыша же то сорока и нача глаголата: «О госпоже моя, что твориши, государя моего и своего что не боишися и чюжеложствуеши?» И глаголаше: «О злый человече, почто твориши зло государю моему, любодейство твориши зле з госпожею моею, а с его женою, аще тя и во образ нощию не вижду, темности ради, ино глас твой слышу, все то исповедаю ему».

Рече же юноша той жене: «Слыши, что проклятая сия сорока всем людем нас огласит». Она же рече: «Аз убо отмщение сороке учиню сея же нощи». И востав в петлоглашение от постели рачителя своего, и возва девку, и повеле дробины метати поверх клетки, идеже сидяше сорока, и пусти же гром на ту сороку, и лияше воду, и шибая дробинами и песком, и малым камением.

Сорока же молодушьствоваше и чая, что вправду гром бысть. Егда же мимо иде нощь, прииде к ней госпожа ея, и повеле подмести под нею и рече ей: «О милая сорока, дождем убо и громом тебя забило!» Сия же ей глаголющи, ажно прииде гость, муж ея, и нача сороки спрашивати, да скажет ему, что сотвори без него жена его.

Сорока же рече ему: «О милый государю, повем* ти все то, что слышах. Жена убо твоя без тебя чюжеложствова нощию, мне же в то время не лучилося видети во образ любовника ея за темностию нощи, глас же его слышах и поношах ему ярыми словесы, дабы он убоялся и устрашился, да и жене твоей, а своей госпоже, много претих тобою, она же о сем мя не послуша, и спа с чюжеложником тем. А надо мною, государю мой, бысть беда велия, ночесь есми от грому и от дождя мало не умрох». Слышав же то гостина жена, рече мужу своему: «Государю мой, почто веришь проклятой сороке? То промеж нами ложь, а не истина, ненависть творит словесы своими лживыми и срамоту мне приносит пред всеми людми и тебе великое безчестие творит. Аще хощеши изведати тое сороку прямо, воспроси сосед: был ли ночесь гром и молния и дождь? Аще буде она тебе правду сказала, и аз готова напрасною смертию умрети». Слышав же то гость от уст жены своея, нача о том спрашивать у всех сосед своих о сем: и в такову проходящую нощь был ли гром и молния и дождь? Соседи же сказаша, что в ту нощь проходящую была тишина велиа. Жена же гостя того плаката нача и рыдати неутешно и рече мужу своему: «Ужли ты изведал правду сороки своея и разумевши ли ложь ея, аз убо по ея ложному оглашению обезчещена». Гость же, повери ей, ложным ея глаголом, и взем сороку из клетки, и оторва ей голову. Жена же улучи желание мужа своего, нача любезно целовати его, и воз-веселися велми и рече: «О милый государю мой, доброе дело сотворил еси, еже сороку уби, отселе жити начнем в покое».

Гость же той последи поиде ко клетке, идеже сидела сорока, и обхождаше близ клетки семо и овамо, и обрете наверху клетки дробины и песок, и воду, и огарки, и дивися о сем, и уразуме лесть жены своея, что же на его на сороку лила воду и дробины, и камение метала, и песок сыпала, и нача тужити и плаката неутешно: «О беда ми, что сотворих! А сего не познах и убих верную свою сороку для слова жены своея!» И прода все имение свое и раздаде нищим, сам же бысть монах, и отъиде во Святую гору, и подвизався добре, тамо и скончася.

Сия же рек мудрец, возгласи: «Разумевши ли государю цесарю, еже та поведах?»

Цесарь же рече: «Добре уразумех, да не умрет сын мой».

Цесарева же слышавши, что еще сын цесарев не умре, и плакася велми. И сказаша о сем цесарю. Он же прииде к ней и нача ея утешата. Цесарева же рече ему: «Жена есми твоя, ты же мя отдал сыну своему на блуд, лестию хотел еси мне оборонь учинити, ныне же слышу, что еще сын твой жив есть».

Цесарь же рече: «О прелюбезная ми цесарева, хотел есть за срамоту твою и за безщестие сына своего казнити, да сказаша ми мудрецы притчи многия, аз же отложив смерть сыну своему». Она же рече ему: «О пресветлый государю мой, дабы и тебе не сотворилося такожде, как некоему цесарю: все мудрецы его учиниша и ослепиша цесаря своего». Он же рече ей: «По-веджь ми о сем, любимая моя».