А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
и самой личности неизбежно в перспективе опустошенного мира, который
рисуется Мандельштамом, — именно потому, что обе стороны здесь
взаимосвязаны, и поэт ясно понимает это:
Я так же беден, как природа,
И так же прост, как небеса,
И призрачна моя свобода,
Как птиц полночных голоса.
Я вижу месяц бездыханный
И небо мертвенней холста.
Твой мир болезненный и странный
Я принимаю, пустота!
(«Я так же беден, как природа…», 1910)
Блок
причине: ему нужно было найти философско-поэтические основы для
изображения социально активной личности, стремящейся изменить наличные
отношения. Такое восприятие жизни и человека, как в поэзии раннего
Мандельштама, по Блоку, характерно для «страшного мира» современности; в
восприятии Блоком ранней поэзии Мандельштама особенно должно было
поражать старшего поэта именно стремление использовать его достижения для
фатально-поэтизированного изображения «страшного мира». В этом смысл
блоковского обобщающего слова « мандельштамье», — как и вообще тех
оценок Мандельштама, относящихся к 1911 г., которые приводились выше.
Можно говорить о крутом переломе творчества Мандельштама,
происходящем в 1912 г.: в ряде вещей, относящихся к этому году, появляется
совсем новая, иная, резко отличная от более ранних стихов трактовка «общей
перспективы» в лирике Мандельштама. В таких стихотворениях, как «Царское
Село», «Лютеранин», «Айя-София», «Notre Dame», появляется стремление дать
в качестве основы стиха, определяющей и «общее», и субъективно-личностное
начала в нем, — своеобразно трактованную историю. Именно потому, что
история здесь дается в своеобычной перспективе, в переходах личного и
общего, прошлого и будущего, в переплетениях и взаимопроникновении этих
начал, но никак не в виде «исторического маскарада», внешней костюмировки,
внешнего украшения происходящего «историческими признаками», — здесь с
еще большим правом, чем в отношении самого раннего творчества
Мандельштама, приходится говорить о стремлении поэта использовать,
продолжать и по-своему развивать опыт Блока. Надо думать, что тут имеет
место прямое творческое осознание опыта «Итальянских стихов».
Примечательно, что в композиции книги «Камень» (2 изд. — 1916 г.) ряд
названных стихотворений открывается вещью современной темы — «Царское
Село» (в обобщающее издание «Стихотворения», 1928 г., не включено).
Мандельштам идет к истории от современности, он стремится понять в
сознании, в поведении сегодняшнего человека роль «исторических
напластований», опыта истории. Именно так толкуется история в наиболее
показательном и, быть может, наиболее важном из этих стихотворений —
«Notre Dame»:
Стихийный лабиринт, непостижимый
лес,Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.
В большом произведении искусства, в большом памятнике культурного
прошлого, по Мандельштаму, как бы отпечатлелся целый ряд пластов истории,
формально будто бы и совершенно далеких от прямых намерений его
создателей и помимо их воли включившихся сюда как своего рода «цепь
истории». Это — творчество самой истории, запечатлевшейся в камнях собора;
и потому оно прямо повернуто в концовке на творческую задачу современного
человека, поэта, лирического субъекта стиха:
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.
Преобразование, упорядочение и преодоление «тяжести недоброй» чувственно-
конкретного мира теперь у Мандельштама производится на основании и по
примеру истории, с опорой на нее, как кажется поэту.
Отныне стихотворение Мандельштама получает характер своего рода
«рассказа в стихах», и в этом тоже нельзя не усмотреть применения опыта
Блока. Сюжетом подобного «рассказа в стихах» у Мандельштама служит некий
отрезок истории, некий тип, образование исторического прошлого; подобный
сюжетный сгусток как бы сконцентрированно и предметно выражает суть
определенного времени, смысл своего существования и тогда, когда он возник,
и теперь, в своем сегодняшнем бытии или восприятии. И тут нельзя не внести
поправки в трактовку чуткого критика-современника, в свое время
положительно оценившего новизну мандельштамовской поэзии следующим
образом: «Он делает понятными чужие песни, пересказывает чужие сны,
творческим синтезом воспроизводит чужое, художественно уже сложившееся
восприятие жизни»185. Здесь многое схвачено верно: Мандельштам чаще всего
воспроизводит эпоху, уже запечатленную, зафиксированную культурой,
отложившуюся в ее творчестве. Буржуазную Англию XIX века, предположим,
185 Жирмунский В Преодолевшие символизм (1916) — В кн.: Вопросы
теории литературы Л., «Academia», 1928, с. 305.
он воспроизводит через Диккенса:
В конторе сломанные стулья;
На шиллинги и пенсы счет;
Как пчелы, вылетев из улья,
Роятся цифры круглый год.
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле.
Бесспорно, во всем этом стихотворении («Домби и сын», 1913) есть тонкое
воспроизведение стиля Диккенса, это действительно как бы попытка передать
«чужую песню». Но, в сущности, тут есть более сложный замысел, чем такая