Чтение онлайн

ЖАНРЫ

А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:

знаки природной жизни («лилии», «ива», «поле») являются именно

декоративными знаками: никакой лирико-эмоциональной роли они не играют, и,

следовательно, «фетовское» по-прежнему смысловой, философской значимости

не имеет. Выходит так, что Блок использует только оголенный психологизм,

ставший в своем роде схемой. Возникает вопрос об идейном центре, зерне

произведения: где же оно? Ситуация становится ясней, если поставить

аналогичный вопрос в отношении Апухтина. Бытовизм, житейское

правдоподобие (современный

«рассказ в стихах») у Апухтина органически

слиты с психологическим анализом потому, что в границах самого

стихотворения есть кусок, объясняющий всю ситуацию, дающий ключ к

сюжету, ставящий все на свои места:

Но все-таки., за что? В чем наше преступленье?

Что дед мой болен был, что болен был отец,

Что этим призраком меня пугали с детства, —

Так что ж из этого? Я мог же наконец

Не получить проклятого наследства!

Натуралистическая экспрессия стихотворения (переходящая в мелодраму, в

уголовную хронику) находит натуралистическое же общее философское

объяснение смысла происходящего: все дело в проклятии естественного,

биологического хода вещей, в наследственности. Стихотворение Апухтина не

только внешне, но и внутренне, по существу, связано с 80-ми годами, —

скажем, с воздействием натурализма как художественного метода и т. д. Блок

все это отстраняет, и, значит, вполне закономерно отпадает и натуралистическая

стилистика. Именно такое натуралистическое объяснение Блок сочтет позднее

«убаюкиваньем», уводом в сторону от истории, от общественных начал в

искусстве («апухтинское» как нечто противостоящее подземным взрывам

истории). Очевидно, и здесь блоковский скрытый идейный центр стихотворения

должен заключать в себе блоковские объяснения большого смысла

происходящего.

Блоковский черновик стихотворения опять-таки содержит в себе нечто

большее, чем то, что нашло себе выражение в опубликованном варианте

(см. комментарий В. Н. Орлова, I, 615 и 681). Дело в том, что в черновике

стихотворение «Песня Офелии» имеет продолжение, ставшее затем

самостоятельным стихотворением: «Мы проснулись в полном забвении, в

полном забвении…» Вслед за окончательным впадением Офелии в безумие

следует новый, решающий поворот сюжета. Герои оказываются в таких

обстоятельствах, где появляется полное — не только лично-психологическое, но

и общее — объяснение всего происходящего и исход ситуации, ее решение:

Увидали в дали несвязанной —

в дали нерассказанной

Пересвет Луча Твоего.

Нам было сказано. И в даль указано.

Все было сказано. Все рассказано.

Следовательно, полный выход, полное объяснение трагических личных

переживаний находятся в художественно-конструктивном образе Прекрасной

Дамы — центральном образе-символе молодого Блока. Дальнейший вывод,

который можно

сделать из всей этой ситуации, очевидно, таков: образ

Прекрасной Дамы у молодого Блока — не чисто личный образ, знак

индивидуального лирического переживания, но включает в себя также, по

идейно-художественной логике его содержания, большие общие мотивы,

разумеется в мистифицированной форме. Возвращаясь к стихотворению «Песня

Офелии», необходимо сказать, что загадочным становится исключение из

общего его состава именно той части, которая содержит в себе как раз ключ ко

всему построению. Разгадка, по-видимому, кроется в том обстоятельстве, что

сам центральный мистифицированный образ не вызывает у молодого Блока

полного художественного доверия в его связях с психологической ситуацией.

Все повороты сюжета у Апухтина жизненно возможны, достоверны, хотя и

мелодраматически взвинчены. Решающий поворот (перипетия, по эстетике

Аристотеля) у Блока лежит просто вне психологической ситуации.

Художественный инстинкт Блока в данном случае оказывается сильнее его

обобщающих тенденций: не вытекающий из психологической ситуации слом

сюжета образует отдельное стихотворение.

В письме к отцу, А. Л. Блоку, от 30 декабря 1905 г. поэт писал: «Стихов

писал много, чувствую, что в них все еще много неустановившегося, перелом

длится уже несколько лет» (VIII, 144). Речь идет здесь о творческом переломе в

поэзии Блока, связанном с большим общественным кризисом — первой русской

революцией. Таких кризисных, переломных моментов в творческой биографии

Блока-лирика было гораздо больше, чем три основных, выразившихся в

огромных различиях между тремя томами его поэзии. Если не бояться

парадоксальности словесной формы, можно даже сказать, что все его

поэтическое развитие как бы непрерывно сотрясается кризисными толчками, в

особой перспективе связанными с катастрофичностью общественного развития

в первые десятилетия XX века. В конечном счете, такого рода кризисным

толчком было и самое начало Блока-поэта, его самоопределение в качестве

лирика (именно так оно всегда и описывается самим Блоком в

автобиографических высказываниях). Лет с восемнадцати он писал

необыкновенно много стихов, но поэтом себя не считал, не «самоопределялся»

в качестве поэта до решающего перелома 1901 г. Художественно этот

решающий в личной жизни Блока перелом выразился в кристаллизации темы

Прекрасной Дамы — отныне Блоку суждено быть поэтом:

Что быть должно — то быть должно,

Так пела с детских лет

Шарманка в низкое окно,

И вот — я стал поэт

В этом стихотворении (1907) рождение поэта изображается как жизненная

неизбежность. Все предшествующее изложение должно было показать, что в

Поделиться с друзьями: