А. Блок. Его предшественники и современники

субъекта, того «я», от имени которого ведется стихотворение. Уже у самого

Фета лирический субъект был только скрепой «диалектики души», острая

динамика стиха в целом держалась контрастной игрой двух планов,

раздельностью «природного» и «душевного» начал. Сняв это противоречие,

Бальмонт полностью обезличил лирический субъект, «я для всех и ничей» —

эта лирическая формула целиком покрывает внутреннее поэтическое задание

Бальмонта. Несмотря на пеструю экзотику и «сверхчеловеческие» восклицания,

которыми Бальмонт декорирует свой лирический субъект, лирическое «я» его

стихов полностью безлично; в дальнейшем это обстоятельство порождает у

самого поэта жестокий и полностью безвыходный кризис уже в самом начале

нового века.

Знаменательно, что именно в связи с поэзией Бальмонта у внимательного и

чуткого читателя, страстно заинтересованного современной поэзией крупного

филолога (видимо, на протяжении 90-х годов формировавшегося в большого

русского поэта) — И. Ф. Анненского появляются мысли об «абсурде

цельности», которой ищет современная поэзия. Поиски эти «абсурдны»,

тщетны, по Анненскому, потому, что сознание современного человека не

укладывается в исторически сложившиеся «культурные» формы наличных

отношений; секрет — в разрыве между человеком и существующими нормами

нравственных и иных общественных связей. Мысль об историческом кризисе,

стоящем за этим разрывом, сквозит в рассуждениях Анненского по поводу

поэзии Бальмонта: «Поэзия, в силу абсурда цельности, стремится объединить

или, по крайней мере, хоть проявить иллюзорно единым и цельным душевный

мир, который лежит где-то глубже нашей культурной прикрытости и сознанных

нами нравственных разграничений и противоречий»38. Для верного

представления о мысли современника поэзии 90-х годов важен подтекст, не

сформулированные прямо, но подразумеваемые общеисторические

38 Анненский И. Ф. Бальмонт-лирик. — В кн.: Книга отражений. 1906,

с. 194.

истолкования характерного для эпохи чувства расщепленности сознания и,

одновременно, влечения к цельности человеческого образа.

Можно проиллюстрировать этот подтекст хотя бы таким примером. Для

Анненского герои чеховских «Трех сестер» — лирическое воплощение разрыва

между мечтаниями современного человека о высоком будущем и его реальными

возможностями. Статья о «Трех сестрах» написана в стиле лирической прозы, в

сущности это тонкий и умный рассказ на чеховскую тему, как ее понимает

Анненский. Вот кусок этого рассказа, где речь идет о возможном будущем

Тузенбаха, если бы его не убил Соленый и если бы он действительно попал на

кирпичный завод, куда он собирался ехать вместе с Ириной: «Бедный барон! А

ведь чего доброго! Он ведь рыцарь; может быть, и сформировал бы его

кирпичный-то завод. Работать бы начал. Известно, как работают порядочные

люди на кирпичных заводах. Тузенбах, вы обещали… Тузенбах, тяните жребий.

Тузенбах — вам идти. Бедный Николай Львович. Он поцеловал бы спящую

Ирину и вышел бы, подняв воротник пальто, в туманное и морозное утро из

своей квартиренки на кирпичном заводе, чтобы никогда уже не видеть ни

завода, ни Ирины»39. В этом эпизоде, созданном фантазией Анненского,

человека 90-х годов, додумывающего, довершающего логику художественного

образа и логику исторической судьбы человека своего поколения, рисуется

возможное участие чеховского героя в революционной борьбе с самодержавным

строем. Дело не в том, насколько верно Анненский толкует чеховский образ, и

совсем уже не в том, можно ли соотнести это (разумеется, нельзя) с тем, что

совершается непосредственно на «поэтическом фронте». Дело в другом — а

именно в самом типе, характере, способе обобщающей мысли современника

эпохи. Поэзия оттенков, полутонов, настроений, расщепленного сознания,

отсутствия цельности и поисков ее рассматривается Анненским в связях с

современным состоянием человека, действительности, русской жизни в ее

общих коллизиях (разумеется, как их понимает Анненский). Через всю статью

Анненского о Чехове проходит эта дума о русском современном человеке —

«… если бы Вершининых не было, так ведь русская женщина застыла бы,

сердце бы у нее атрофировалось бы, поймите» — и т. д., и главная его забота —

«… только наша общая душа»40. Поэтому и общекультурное значение, более

конкретные литературные традиции тех явлений, о которых пишет Анненский,

отнюдь не сводятся к влияниям, взаимодействиям, параллелям с западной

литературой и т. д., но выясняются в их связях с русской культурой и русской

жизнью. Конечно, Анненский преувеличивает значение Бальмонта для развития

русской поэзии, он сильно сгущает также краски, говоря о значимости такого

рода поэзии для раскрытия противоречий «нашей общей души». Бальмонт куда

менее серьезен, чем это представлялось Анненскому, история внесла здесь

существенные поправки.

Однако сведение всего литературного процесса в такую сложную,

39 Анненский И. Ф. Драма настроения (Три сестры). — В кн.: Книга

отражений, с. 16.

40 Там же, с. 165, 167.

противоречивую эпоху, как 90-е годы, к влияниям западной литературы

империалистической эпохи в значительной степени упрощает, обедняет или

даже обессмысливает те реальные духовные проблемы, которые стояли перед

большими деятелями русской литературы этой поры, такими, как, скажем, тот

же Анненский или молодой Блок. Так, современный исследователь литературы

90-х годов Б. В. Михайловский следующим образом обобщает одну из

закономерностей художественного развития той поры: «Упадочный

импрессионизм близок в некоторых своих сторонах натурализму, с которым он