А. Блок. Его предшественники и современники

«… он дает рассудочный выход, говорит: “Ей, гряди господи”, как будто: “Зина,

нет ли молока?”» (VII, 68). Рассудочный схематизм, конструктивность, попытки

механического слияния противоречий — вот что находит Блок в

антиисторических построениях Мережковского. Примечательность возражения

Блока на теории Мережковского в том, что ни в какие «синтезы»,

гармонизирующие выходы из современного положения вещей, он не верит.

Всяким «синтезам» противопоставляется «катастрофическое» чувство

современности. Уже здесь, в 1902 году, с огромной силой буквально вырывается

из-под мистической шелухи слов своеобразный блоковский подтекстовый

«катастрофический» историзм, противопоставляемый «синтезам»:

«Констатированье без разрешения. Скука потенциального (а не свершившегося)

конца всемирной истории. Скука — потому что это не конец мира, а только

исторического процесса» (VII, 67). Опустошенный, мертвенный взгляд на

прошлое, на историю51 следует, в свою очередь, из отстранения от этой жизни,

из подмены ее требований синтетическими конструкциями «… сверхнауки,

сверхискусства и т. д. — до сверхжизни» (VII, 67). Отсюда вырастает

проходящая через всю заметку мысль: Мережковский ставит себе задачей чисто

умственным, логическим путем преодолеть трагические противоречия

современного мира и современного человека. Но так как при этом отсутствует

историческая перспектива, «будущее», и одновременно ясно проступает

стремление обойти реальный трагизм жизненных противоречий, затушевать их,

а не трезво глядеть на них и пытаться искать реальный выход

(«констатированье без разрешения»), — то получается на деле только одно из

выражений современного кризиса сознания, но не его преодоление. Такова

итоговая формулировка заметки: «Болотце обходимее и безопаснее наших

трясин» (VII, 68). Следовательно, выходит, что теория «синтеза» — это

«трясина».

В конечном счете, не так существенно, понимал ли Блок, что речь здесь

идет не только о Мережковском, но и о Соловьеве, что Мережковский еще

дальше вульгаризирует, уплощает Соловьева, а реальной разницы в самой

основе тут нет никакой. Скорее всего — он не столько не видит, сколько

старается не видеть сходства. «Возражение на теорию Мережковского»

относится к самому концу 1902 г., раздумья о теориях Соловьева и соловьевцев

в какой-то мере (но отнюдь не окончательно) обобщены через полтора года в

известном письме к Е. П. Иванову: «… я в этом месяце силился одолеть

“Оправдание добра” Вл. Соловьева и не нашел там ничего, кроме некоторых

остроумных формул средней глубины и непостижимой скуки. Хочется все

делать напротив, на зло. Есть Вл. Соловьев и его стихи — единственное в

51 Примечательным будет сопоставление этой критики Мережковского с

известной дневниковой записью от 27 марта 1919 года — «кончается не мир, а

процесс» (VII, 358).

своем роде откровение, а есть “Собр. сочин. В. С. Соловьева” — скука и проза»

(VIII, 105 – 106). Такая попытка разделить и противопоставить друг другу

разные роды деятельности Соловьева, естественно, не выдерживает никакой

критики, и в дальнейшем Блок к этому не прибегает: в статьях «Рыцарь-монах»

(1910) и «Владимир Соловьев и наши дни» (1920), обобщенно представляющих

отношение Блока на разных этапах его жизни к Соловьеву, деятельность

последнего рассматривается именно в ее совокупности и внутреннем единстве.

Однако и в самих попытках отделения поэзии Соловьева от его

философствования в пору, когда перед Блоком особенно остро стоит проблема

жизненного и поэтического самоопределения, есть своя особая логика. Блок

поэтически мыслит в эту пору широкими категориями — «мира», проникнутого

«катастрофичностью», и «человека», находящегося в центре «мировых»

катастроф. Отзвуки подобной «катастрофичности» он находит у таких разных

поэтов, как Вл. Соловьев и Брюсов, и поэтому он числит их в своих «учителях».

Он не связывает в данном случае и в данный момент творчество этих поэтов с

другими сторонами их мировоззрения. Далее, Блока волнуют прямые и

непосредственные потребности поэтического плана, и тут на первом месте

стоит проблема лирического «я», — он находит в поэтических поисках тех же

поэтов какое-то соответствие своим собственным исканиям. Более широко, в

более общих мировоззренческих связях опять-таки и поэтические проблемы не

берутся. Вопрос о таких соотношениях возникнет позже, в непосредственной

поэтической практике, и материал даст опять-таки сама практика. Там же, где

прямо возникают философские проблемы (как в случае с Мережковским),

недвусмысленно появляются возражения, отдающиеся и на отношении к

Соловьеву-философу. Следовательно, должны быть не осознанные Блоком, но

реально существующие и в стихах внутренние коллизии с «учителями». Они

могут и должны быть обнаружены в идейной логике первой книги стихов

Блока — в сборнике «Стихи о Прекрасной Даме» в его начальной редакции

1904 г. (на обложке книги стоит дата — 1905 г., но реально она вышла в 1904 г.).

Уже в первой книге Блока видно, что как поэт он стремится к движению

идейной темы через ряд стихотворений; единичная вещь существует только в

совокупности, в общей цепи книги. «Сборник», книга — не механическое

объединение, не крышка для разрозненных стихотворений. Существует единое,

в своем роде драматическое, построение целого; не только отдельные вещи

связываются друг с другом, — соотносятся друг с другом также разделы. Есть

единая композиция книги, и вне ее внутренних членений и совокупного