А. Блок. Его предшественники и современники

трагическая сила в том, что индивидуальное самозабвенное чувство должно

восприниматься и как одно из преломлений общего вихря, налетевшего на

жизнь. Хотя ничего об этом не сказано и не должно говориться — такова тут

художественная многогранность, емкость образа и его внутренняя слитность,

нерасторжимость, — гроза может и должна восприниматься как «гроза» в

общественных отношениях. Такой слитности разных и раздельных смыслов

достигал до Блока явно предшествующий ему в этом плане Тютчев.

Примечательно, что здесь есть и нечто новое, чисто блоковское: отчетливо

выделяющийся из общего сплава смыслов образ-характер — это далеко не

безразлично для совокупного содержания вещи. Гроза в стихотворении не

сминает, не раздавливает персонаж-характер, хотя она трагедийна до конца, но

дает ему «катарсис», высокий трагический поворот к новому этапу жизни:

Я на земле грозою смятый

И опрокинутый лежу

И слышу дальние раскаты,

И вижу радуги межу

В таком очистительном повороте личной жизни обнаруживается, опять-таки в

органическом трагедийном сплаве личного и общего, нахождение высокого

общего смысла по-новому настраивающегося существования, утверждение

жизни в финале:

Взойду по ней, по семицветной

И незапятнанной стезе —

С улыбкой тихой и приветной

Смотреть в глаза твоей грозе.

Это уже Блок — великий русский поэт, отдельными взрывами, вулканическими

островками прорывающийся сквозь общую «смутную» стилистику и во многом

запутанное содержание «Нечаянной Радости».

Но показательно, что ни в первое, ни во второе издание «Нечаянной

Радости» это гениальное стихотворение не умещается; только на фоне

последующих достижений поэта становится возможным помещение его во

втором томе, рядом со столь же значительной вещью — стихотворением

«Балаган», трагедийные строфы которого окончательно и объективно обобщают

тему арлекинады, тему «отчаянья и иронии». Все дело в том, что новый

высокий этап в творчестве Блока — результат разнородных исканий,

осуществляющихся по разным направлениям.

Скрещения таких разных линий блоковского творчества обнаруживаются

наиболее остро там, где выступают поиски героя, поиски лирического

характера, «персонажа» — «ее» и «его». При этом подобный персонаж

появляется заново — или по-новому освещается, переосмысляется

существовавший и ранее. Решительные изменения претерпевает, разумеется, и

«лирический поток», общая материя стихотворения, — ведь и сама по себе

такая «гроза», какую мы видели в только что приводившемся стихотворении,

так же мало возможна в раннем творчестве Блока, как и столь по-новому

соотносящийся с ней лирический персонаж. В частности, значение, скажем,

«болотной» линии, или по-новому решаемой городской тематики, состоит не

только в том, что здесь ищутся новые персонажи, но и в том, что по-новому

начинают звучать элементы, относящиеся к общим планам стиха, к его материи,

к его «лирическому потоку». Все это у Блока содержательно; дело не просто в

новой изобразительности, но в ином подходе к действительности,

преломляющемся и в персонаже, и в общих планах стиха, в его материи. Так,

скажем, нет никакой случайности в том, что знаменитая «Незнакомка» в первом

издании «Нечаянной Радости» появляется в разделе «Весеннее», т. е. среди

стихов «болотной темы», — и только во втором издании, т. е. уже в десятые

годы, она перебирается в раздел «Магическое», становясь там на несколько

новых основаниях и в ином, несколько переосмысляющем окружении центром

или одним из центров всего раздела. В этом есть своя внутренняя логика, в

которой сказываются закономерности творческой эволюции Блока, постепенно

осознаваемые и самим поэтом.

Основное и по праву прославленное стихотворение «Незнакомка» («По

вечерам над ресторанами…»), написанное в апреле 1906 г., действительно, по

закономерному ходу творческих исканий Блока, присутствует в разделе

«Весеннее», среди «болотных марев» этого временного циклического

образования или среди будущих «Пузырей земли» — позднейшей блоковской

циклизации стихов переходного периода: быть там этому стихотворению не

менее уместно, чем в «Магическом» или в разделе «Город» второго тома, куда

оно попало еще позднее. В жанровом отношении «Незнакомка» представляет

собой «рассказ в стихах»; из 13 строф в этом повествовательном произведении

целых 6 начальных строф рисуют «весенне-болотную» пригородную

обстановку, в которой происходит действие. При этом описание отнюдь не

является нейтрально-безразличным: сама «стихия болотного» здесь сливается с

социально характеризующими элементами, «весенний и тлетворный дух»

одинаково «тлетворен» и в природном, и в социальном смысле; общественная

характеристика изнутри крайне резка:

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.

Само природное становится «бессмысленным», уродливо искаженным от

вклинивания в него, от слияния с ним вполне отвратительных социальных

начал. Такое неожиданное резко социальное осмысление «болотной» темы

приближает весь этот пласт повествовательного произведения к своеобразной

сатире, хотя в целом стихотворения, от соседства со столь же вызывающе

резким лиризмом романтического пласта, должен возникать скорее гротеск.

Получается необыкновенно острое ощущение разлада, дисгармонии не только в

стилистическом, но и в идейно-философском плане, как результат намеренно