А. Блок. Его предшественники и современники

должны спуститься с небес и властно обвить жизнь»81. Судимая с точки зрения

«синтетических» теорий, книга Блока, по мнению автора из круга

80 Перцов П. Ранний Блок. М., изд. «Костры», 1922, с. 6.

81 Литературные заметки — Новый путь, 1904, № 12, с. 273.

Мережковских, никакой проверки не выдерживает. Поэтому Блока обвиняют

здесь в безжизненном эстетизме, непрактичности, отдаленности от

современных дел и помышлений; под «практичностью» же понимается

«религия третьего завета», т. е. искусственная конструкция соловьевского толка,

которая якобы полна «современной общественности». Блоку же вменяется в

вину то, что его книга не содействует построению этой новой религии:

«Прекрасная мистика рыцаря безбожественна, безрелигиозна», поэтому для

автора книги характерна «мистическая неопределенность», поскольку он

«безверен»; отсюда следует отрицательная оценка стихов Блока, в них

усматривается «слабый, легкий бред» или «та непонятность, которую и не

хочется понимать»82.

Более снисходительно оценивает книгу Блока в «Весах» Вяч. Иванов,

вскоре ставший одним из главных теоретиков символизма; однако основная

мысль его рецензии очень близка статье «Нового пути». Согласно Иванову,

видно стремление Блока искать, вслед за Соловьевым, синтетическую

индивидуальность, слияние «божественной “Психеи” и “Эроса” — близкого и

тайного», однако самого синтеза в книге нет, она только «мерцает уверяющей

надеждой великого свершения»83. Иначе говоря, в более благожелательной и

более изощренной форме утверждается то же, что и в петербургском

символистском журнале. Особенно, конечно, характерно то, что в обобщающей

статье Андрея Белого «Апокалипсис в русской поэзии» книга Блока точно так

же, именно с точки зрения соловьевства, скорее подвергается сомнению, чем

утверждается как законченно положительное явление. Белый чрезвычайно

высоко оценивает художественные качества книги, однако, просматривая всю

историю русской поэзии в свете положения, что «нет никакой раздельности,

жизнь едина», т. е. подчиняя все соловьевским конструкциям «синтеза», Белый

находит в блоковском сборнике дисгармоничность, излишества в изображении

«хаотической действительности». Согласно Белому, «… муза Блока, явившись

нам в багрянице, направляется… к конке»84. Элемент недоверия, опаски за

поэта, муза которого от мистической «жены в багрянице» идет к конке, т. е. к

заведомо дисгармоничному, противоречивому быту современного города,

явственно звучит в построениях Белого. Иначе говоря, как и Вяч. Иванов,

Белый утверждает, что Блок не столько достиг соловьевского «синтеза», сколько

стремится к нему. Выходит так, что даже раннее творчество Блока внушало

руководящим деятелям символистской школы опасения с точки зрения

мистической ортодоксии.

В сложных отношениях Блока и Андрея Белого наиболее отчетливо, резко

проявилось то, что слишком многое в Блоке было абсолютно неприемлемым

для правоверного символиста-соловьевца, каким хотел утвердить себя сам

82 Там же, с. 276 – 279.

83 Иванов Вяч. Рецензия на «Стихи о Прекрасной Даме». — Весы, 1904,

№ 11, с. 50.

84 Белый Андрей Апокалипсис в русской поэзии. — В кн.: Луг зеленый. М.,

изд. «Альциона», 1910, с. 222, 242, 244.

Андрей Белый. Чрезвычайно характерно, что даже в чисто личных коллизиях с

большой остротой выступают, какие-то основополагающие различия в

отношении к мировоззрению, искусству, жизни. Ранние стихи Блока,

составившие основу сюжетно-театрализованного лирического романа о

Прекрасной Даме и ее поклоннике-рыцаре, еще до появления их в печати

делаются известными через семью С. М. Соловьева, племянника философа и

родственника Блока, московскому символистскому кружку «аргонавтов»,

главной фигурой среди которых был Андрей Белый. И тут возникла в своем

роде трагикомическая ситуация, в которой проявились не только

индивидуальные характеры ее действующих лиц, но и определенная

мировоззренческая коллизия. Все эти очень еще молодые люди склонны были

не отделять обуревавшие их идеи от жизненного поведения; однако самую

жизненность участники этой ситуации понимали весьма по-разному.

С. Соловьев и Андрей Белый (а также и некоторые другие, символистски

настроенные молодые люди) пытались, реально-житейски истолковывая стихи

Блока, отождествлять Блока и его жену, Л. Д. Менделееву-Блок, с обобщенно-

героизированными персонажами «романа в стихах» о Прекрасной Даме. Это

вызывало резкий внутренний отпор Блока — он «никогда не шутил такими

вещами»85. В сущности, в этом раннем «мистическом шутовстве» Андрея

Белого сказывалось его соловьевство, стремление к «жизнетворчеству»,

подчинению самой жизни мистическим схемам. По поводу своего раннего

творчества («Северная симфония») Белый писал в своих позднейших мемуарах,

что одушевляла его «вера, что мы приближаемся к синтезу, иль — к третьей

фазе культуры»86. Подобное «жизнетворчество» Блоком решительно

отвергалось уже в молодые годы. Именно присущее ему гораздо более трезвое

чувство жизни проявлялось в том, что жизнь для него отнюдь не могла

механически совпадать с ее же обобщенными выражениями в искусстве, тем

более — с таким принципиально условно-театрализованным обобщением в

особых лирических характерах, как «Стихи о Прекрасной Даме». Сам Белый в

своих мемуарах, появившихся вскоре после смерти Блока, рассказывает, как

каменел, наполнялся гневом и отвращением Блок, слушая некоторые

«жизнетворческие» фантазии окололитературных людей, близких к